Это было одним из тех ужасных заявлений, которые лишают вас дара речи.
— Когда у тебя был ребенок?-спросила я наконец.
— О, я уже была большой девочкой, — сказала Джурди. — Мне было шестнадцать лет.
— О, Джурди!
— Он умер, — продолжала Джурди. — Я даже не смогла увидеть его. А мой дружок удрал из города. И мне не удалось вернуться в школу, вот тогда я и получила свою первую работу, в вагоне-ресторане.
— О Господи, Джурди.
— Все в порядке, — сказала она. — В той среде, откуда я происхожу, это случается все время.
— Как доктор Шварц это обнаружила?
Она кисло рассмеялась.
— Ты невинна, не так ли? — Она отвела назад юбку и показала мне внутреннюю сторону своего бедра. Я не увидала ничего особенного, но она сказала: — Видишь это? — Потом она положила одну руку на свою грудь. — И вот здесь. У тебя совсем не так. — Она запустила обе руки в песок, как будто она запачкала их, трогая себя. — Доктор была приветлива, но она объяснила — она должна включить это в отчет. Я не виню ее. Каждый должен делать свою работу. А потом, в четыре часа, я получила известие, что должна встретиться с миссис Монтгомери.
— Слушай, Джурди. Она поймет. Она прекрасный человек.
— Кэрол, ты можешь быть бродягой, но никто не сможет это доказать. Я была бродягой шесть лет назад, и у них есть все доказательства, которые им нужны. Ты думаешь, миссис Монтгомери или мистер Гаррисон потерпят бродяг, работающих стюардессами на их авиалиниях?
— Джурди, забудь это, — убеждала я. — Пойдем выпьем чашку кофе или чего-нибудь еще.
Две волосатые молодые обезьяны с шумом неслись к нам по песку.
— Привет, — выкрикнули они. — Привет, летающие девочки. Все еще одни, летающие девочки? — У одного из них был фотоаппарат, чудесная, новая, блестящая «Лейка». Он припал к земле на расстоянии двух ярдов от нас и сказал:
— Не двигайтесь, девочки, не двигайтесь. Это потрясающий кадр. Просто оставайтесь так, как вы есть.
— Пошел вон! — крикнула Джурди.
Обезьяна, стоящая за ним, ухмыльнулась и сказала:
— Улыбнитесь маленькой птичке, девочки.
— Убирайтесь, — сказала Джурди. — Ты слышишь меня?
Парнишка, который стоял, погрозил ей пальцем и сказал:
— Сейчас, сейчас. Не нужно сердиться. Летающие девочки всегда улыбаются.
— Говорю вам в последний раз, — сказала Джурди. — Вон!
Я слышала щелчок фотоаппарата. Парень с камерой начал поворачивать затвор «Лейки», чтобы сделать новый снимок.
Джурди вскочила на ноги. Она шагнула к парню с фотоаппаратом и ударила его по уху ладонью руки так сильно, что он отлетел в сторону. «Лейка» пролетела около десятка футов по воздуху и плюхнулась в сырой песок у края воды. Это был самый великолепный удар по уху, какой я когда-либо видела, нанесенный рукой, тяжелой от ожесточения, от такого удара мог свалиться и дом. Парнишка шмякнулся и лежал без движения, ошеломленный ударом. Другой парень показал на «Лейку», которую поглощал Атлантический океан, и крикнул:
— Эй! Вы разбили его аппарат!
— Если кто-нибудь из вас, двух маленьких обезьянок, когда-нибудь еще подойдет ко мне, я разнесу обоих вас, а не только вашу камеру, — ответила Джурди.
Она презрительно повернулась к ним спиной. Потом сказала мне:
— Уф, я теперь чувствую себя лучше, Кэрол. Пойдем выпьем кофе.
Я сказала:
— Джурди, это было совершенно изумительно. Позволь мне отныне быть твоим менеджером.
— Ба, это еще что, — сказала она. — Тебе стоит увидеть меня, когда, я действительно рассвирепею.
Мы пошли.
— Я скажу тебе что-то, Джурди, — обратилась я к ней. — у меня удивительное предчувствие. Все будет хорошо.
— Ты что, медиум?
— Да. Ты разве не знала?
— Это хорошо, — улыбнулась она.
Мы перехватили несколько гамбургеров в кафетерии а потом все впятером мы сидели на кроватях в большой комнате до часу ночи, зубря эти проклятые аэропорты, и коды, и определения частей самолета. ОЛБ, Олбани; АБК, Альбукерке — ровно через две страницы список заканчивался буквами ИКТ, что, как всякий дурак может понять, означает Вичита, Канзас; а АВБ означает Уилкс — Бэрр — Скрантон. Гений, который вычислил эти аббревиатуры, мы единогласно решили, достоин получить медаль из грязи на орденской ленте от Библиотеки Конгресса, а гипсовый слепок его мозга должен храниться в специальной витрине в Музее естественной истории.
Выйти в коридор четырнадцатого этажа было, наверное, не очень-то приятно. Из каждой комнаты доносились постоянные звуки, как жужжание пчел в улье. ФУЭ, Форт Уэйн, Индиана; ИПТ, Уильям-спорт; ЭУР, Ньюарк, Нью-Джерси… И часами девушки бродили из комнаты в комнату, с бигуди в волосах, их лица были покрыты кольдкремом, они бормотали про себя буквы кодов и походили на бедную Офелию после неприятностей с этим совершенным ублюдком Гамлетом.
Я, наверное, должна была видеть во сне эти буквы кодов. Или Джурди. Или школу. Что-нибудь недавнее. Но так не произошло. Вторую ночь подряд я видела сон об авиакатастрофе в Токио, и это было так ужасно, как в аду.
6
Я не знаю, как Донна сумела это сделать. Может быть, она приучилась обходиться без сна, живя все эти годы в лыжной сторожке; но я с трудом пробудилась от своих ночных кошмаров, только когда кто-то потряс меня за плечо и сказал:
— Эй, эй, Кэрол, эй.
Я едва приоткрыла один глаз, любопытствуя, кому я так понадобилась, и увидела эту девушку из Нью-Гэмпшира, склонившуюся надо мной в чем мать родила и колыхающую своими грудями прямо над моим лицом. Я не могла ничего сообразить, закрыла глаз и постаралась вновь вернуться в мою судьбу в Токио. Я не хотела возвращаться. Я просто должна была вернуться.
Она вновь потрясла меня:
— Эй, Кэрол, эй!
— Что случилось? — спросила я.
— Не помнишь? Мы собирались поплавать. Сегодня самое прекрасное утро, какое ты когда-либо видела.
— Сколько времени?
— Пять тридцать.
Я села и застонала:
— Ты бессердечная сука, мы легли спать около половины второго. Что ты собираешься сделать со мной?
— Ш-ш-ш, — прошептала она. — Ты разбудишь остальных. Пойдем. Влезай в купальник.
— Святой Бог… — произнесла я.
— Прекрати ворчать. Ты одна на шесть сотен или нет?
Я вылезла из постели и начала вытаскивать из комода свой черный цельный купальник, которым меня снабдил мой дорогой старый Лорд и Тейлор (с них причитается за рекламу: я с головы до ног покрыта этикетками от Лорда и Тейлора); я была так ошеломлена Донной, что даже не пикнула. Я сняла свою пижаму, скользнула в купальник, а Донна сказала:
— Эй, Кэрол, ты одета очень мило.
Я огрызнулась:
— Так что?
— Дружок, ты невыносима сегодня утром.
Будь у меня такая же правая рука, как у Джурди, я бы ее треснула.
Ее купальник совсем не походил на мой. Он состоял из двух клочков атласа и был столь сексуальным, что Лорд и Тейлор скорее умерли, чем запустили бы такую одежду в своем магазине, даже под прилавком.
— Ха!-сказала я. — Подожди, пока мистер Гаррисон не положит глаз на тебя в этом наряде.
— Что плохого? Я ведь одета, не так ли?
— Ага. Да еще как!
Мы прихватили свои платья и выползли. Кто-то обнаружил прошлой ночью, что существует особый лифт, специально для обслуживания любителей поплавать вроде нас. Если сесть в обычный лифт, то опустишься в главный холл, и тогда твой путь пройдет через все эти стада пялящихся на тебя мужчин; а этот особый лифт доставлял вас в роскошную душевую, из которой шла дорожка прямо к бассейну и пляжу.
Мы спустились вниз, прошли по песку, и это было настолько прекрасно, что все мое плохое настроение вмиг улетучилось. Вокруг не было ни души, утро едва занималось, небо было ясным, розовато-голубым, вода походила на застывшее бледно-голубое стекло, и мы вступили в совершенно новый мир.
— Не слишком ли это великолепно! — воскликнула Донна.
— Это божественно.
Мы побежали к воде, и вдруг мне в голову пришла мысль. Обычная мысль законопослушной Томпсон. Я сказала:
— Мой Бог, Донна, нам не разрешено купаться, пока спасатели не приступят к своей работе.
— Кэрол, клянусь, мне никогда не понять, как работает твой мозг. Какого черта, неужели ты ожидаешь, что спасатель припрется на работу в такой ранний час?