Он сказал приветливо:
— Это просто дружеская маленькая беседа для того, чтобы познакомиться с вами. Вовсе неофициальная. Как вы устроились в классе?
Я отметила, что пробыла в классе всего лишь час. И было рано говорить о том, как я там устроилась.
— Это верно. — Он посмотрел на лист, лежащий на столе, и я поняла, что это было мое заявление-анкета, содержащее автобиографию. Наконец он проговорил: — Я узнал, что ваш отец — Грег Томпсон, написавший так много книг о путешествиях.
Этого не было первоначально в моем заявлении. Мистер Гаррисон должен был внести это после нашего первого разговора. Я ответила:
— Да, сэр.
— Вы довольно много путешествовали с отцом?
— Да, сэр.
— Я читал его книгу о Бразилии несколько лет назад.
По-моему, она превосходна. Вы были вместе с ним в Бразилии?
— Нет, сэр. В Бразилии отец умер.
— Вам нравится путешествовать.
Это не был вопрос: это было утверждение. Я сказала:
— Да.
— И конечно, работая в «Магна интернэшнл эйрлайнз», вы сможете путешествовать так же много.
Это было еще одно утверждение, и не слишком оригинальное.
— Я надеюсь на это.
— Расскажите мне кое-что, мисс Томпсон. В тот день, когда вы прибыли сюда, в понедельник, в Токийском аэропорту произошла катастрофа. Вы слышали об этом, я полагаю.
Он так внезапно изменил тему, что я была поражена.
— Да, сэр.
— Это вас как-то напугало?
Он так дружески наблюдал за мной, а я была напугана им. Он обладал своего рода черной магией, которой обладают психиатры, вероятно, он мог просто читать мои мысли, и не было никакого смысла даже пытаться скрыть правду от него. Я сказала:
— Доктор Дьюер, признаюсь, это меня встревожило.
— О-о!
Он не спросил меня, как или почему: он ожидал, чтобы я сама рассказала ему.
— Я не имею в виду, что это встревожило меня, — уточнила я. — Просто мне это снилось, вот и все.
— Вы можете вспомнить свои сны?
— Они были обычными и бессвязными. Я была внутри самолета и вне его в одно и. то же время — вы знаете, как такое случается.
— Что вы делали вне самолета?
— Лишь наблюдала. Это было не очень приятно.
— А внутри самолета?
— Это было достаточно глупо — раздавать парашюты и рассказывать людям, как пользоваться ими.
На этот раз он выглядел испуганным. Он сказал;
— Мы не обеспечиваем пассажиров наших самолетов парашютами.
— Я знаю. Вот почему я сказала, что это было глупо.
Мгновение он наблюдал за мной.
— Не беспокойтесь о своих снах, — наконец проговорил он. — Вы все еще находитесь под влиянием определенного стресса, а он приводит к тому, чтобы отражаться подсознательно. — Затем он добавил без перехода: — О, кстати, я остановился в «Шалеруа».
— В самом деле? — Это была почти случайная информация, и мне она запала в голову.
Он сказал:
— Да. Я нахожусь на двенадцатом этаже. Комната восемь.
Если он хотел поболтать, то я была полностью готова продолжить. Я сказала:
— Да? Это почти прямо под нами! Вы знаете, здесь нет тринадцатого этажа, потому что его считают несчастливым.
— Я знаю, — сказал он. — Что делали вы и ваша подруга на пляже без четверти шесть этим утром?
Я отпала. Это был конец. Я ослабила на одну секунду свою защиту, и он вонзил свой клык в меня. Я никого не должна обвинять, кроме самой себя.
— Пляж? — сказала я тихо.
— Я просыпаюсь рано, мисс Томпсон. Я выглянул в мое окно и увидел вас там. Кто был вашим компаньоном?
— Мой компаньон? — спросила я. — Была ли я с кем-нибудь? Вот здорово! Я всего-навсего вместе с ней поднялась в отель. Это просто девушка.
— Донна Стюарт?
— Стюарт? — переспросила я. — Стюарт?
— Послушайте, — сказал он. — Успокойтесь. Я не собираюсь на вас доносить.
Я откинулась почти в слезах. «Успокойтесь». Как могла я успокоиться? Я просто трепетала от горя. И самое плохое заключалось в том, что я действительно начала смягчаться по отношению к нему, потому что он был таким мужественным, приятным и интеллигентным, а я не могла ничего сделать для того, чтобы понравиться ему. Вместо этого он сидел здесь и с сожалением смотрел на меня, как на ребенка. Стареющего малолетнего преступника. Что может быть более унизительным для женского «я»?
Он сказал:
— Знаете, это было сущее безрассудство. Вы могли попасть в более серьезную переделку. Хотя в вашем случае вы формально вне подозрения — вы действительно не входили в воду, чтобы плавать. Что вас удержало?
— Я не знаю, сэр.
— Какое-то смутное воспоминание промелькнуло в вашей памяти о том, что у нас существует правило, воспрещающее плавание в отсутствие спасателя?
— Я не знаю, сэр.
— Что случилось с девушкой, с которой вы были? Почему вы делали ей искусственное дыхание?
— Она… она испугалась.
— Что ее напугало?
— Она сказала, что ее нагоняла рыба.
— Акула?
— Просто рыба. Она не знает какого рода.
— Вы можете ей сообщить — если она собирается плавать голой, то будет сама отвечать за то, что за ней будут гоняться практически все.
— О Боже, — сказала я. — Вы видели это?
— Конечно. Вы и Донна Стюарт думали, что вы невидимки?
Я твердо ответила:
— Доктор Дьюер, в действительности она не была голой.
— Достаточно голой, -ответил он. — Лично я так не думаю. Но миссис Монтгомери может выступить с некоторым возражением.
Наступила небольшая пауза, когда мы оба сидели в задумчивости. У меня было странное чувство: казалось, будто, увидев Донну частично голой, он мог видеть отчасти голой и меня. В этом не было никакого смысла, просто это происходит, я думаю, всегда, когда вы оказываетесь с психиатром.
Он сказал:
— Кэрол, я не хочу отрывать вас надолго от вашего класса. Мне хотелось бы еще поговорить с вами минуту. Еще сигарету?
Я отказалась, а затем, из-за своего нервного состояния, согласилась. Он обошел свой стол, чтобы дать мне огня, и я необыкновенно остро ощутила его руки, близость его тела и эти понимающие серые глаза с двойными темными зрачками. Нельзя, допускать, чтобы мужчина мог обладать такими дьявольскими глазами. Это было слишком нечестно. Затем, чтобы еще больше ухудшить положение, он возвратился к своему креслу и снял очки; и, ей-Богу, это меня доконало.
Он сказал:
— Я не стремлюсь к тому, чтобы это звучало как лекция. Вы слишком взрослый человек, чтобы вас отчитывать…
Абсолютно. Описать Томпсон двадцатью пятью словами или меньше. Слишком взрослая, чтобы получать нагоняй.
— …Я только хочу попытаться объяснить нашу позицию здесь, в подготовительной школе. Наши мотивы. — Он откашлялся. — Возможно, это покажется вам жестоко: так много правил, так много предписаний. Но в этом нет ничего таинственного. Это абсолютно просто.
Он не смотрел на меня, пока говорил, а я боялась смотреть на него. Я наблюдала за его руками. Они были очень смуглыми и сильными.
— Прежде всего, — продолжал он, — позвольте мне сказать следующее. Миссис Монтгомери и мистер Гаррисон выросли вместе с авиалинией. Когда они беседуют с девушкой, они знают точно, чего они хотят. Но одна беседа, или даже две, или три — этого недостаточно. Мы не можем избежать ошибок; и когда мы совершаем ошибки, у нас нет иной альтернативы — мы обязаны отослать девушку домой.
Мое сердце снова затрепыхалось.
Он продолжал, все еще не глядя на меня:
— Беда в том, что мы требуем от наших девушек больше, чем разумно от них ожидать. Мы знаем это. Это всегда гложет нас. И, однако, мы ничего не можем поделать, мы вынуждены предъявлять эти строгие требования, и на самом деле эти требования становятся все более суровыми.
Он серьезно посмотрел на меня, а я подумала: «Это случится здесь».
— Поставьте себя на наше место, — сказал он.
Я знала этот гамбит. Это точно соответствовало тому, что мне сказал мистер Лефевр, когда он воодушевлял меня на работу в картинной галерее на Пятьдесят седьмой улице.
Он сказал:
— Давайте не говорить о будущем. Поговорим о сегодняшнем дне. Мы теперь летаем со скоростью шестьсот миль и больше на высоте около шести миль. Вы имеете какое-либо представление о стоимости наших нынешних реактивных авиалайнеров? Попробуйте догадаться.
— Два миллиона долларов.