— Теперь лучше?-спросил он.
— Да, — ответила я, и так оно и было бы, если бы в это время не раздался крик служителя бассейна:
— Эй, там! В бассейне не курить.
И я вновь погрузилась и. едва не захлебнулась. Это было не так смешно, но на деле меня доконало, и Рой Дьюер должен был помочь мне удержаться на поверхности.
Когда мы оба пришли в себя, мы сели за стол, и он грустно взглянул на свою трубку.
— Ну, вот и все! — сказал он.
К счастью, я всегда с собой носила пачку сигарет вместе со спичками, губной помадой и парой долларов, все было завернуто в маленький шелковый шарфик. И когда я ему предложила сигарету, он сказал:
— Спасибо, это прекрасно. Могу я заказать вам что-нибудь выпить?
— Сэр, нам пить не разрешается.
— Это правильно, -ответил он. Он поглупел по-настоящему. Мой Бог, это счастье, что моя голова закружилась сегодня вечером. Затем он заметил: — Никогда больше не называйте меня сэром.
Я ответила:
— Не могу ничего поделать. Я всегда была ужасно вежливой.
Он сказал:
— Мне очень не нравится, когда меня называют сэром, вот и все. Это еще со школьного времени. — Он отвел глаза. — Как насчет кофе-гляссе?
— Я люблю это.
Он заказал два кофе-гляссе, и когда официант отошел, я сказала:
— Доктор Дьюер, я хочу извиниться за визит Альмы ди Лукка к вам этим вечером.
Он удивленно смотрел на меня, а затем рассмеялся!
— Вы к этому имеете отношение?
— Это была моя ошибка, — ответила я и объяснила почему.
— Не стоит беспокоиться об этом, — ответил он. — Со мной случались вещи и похуже. — Казалось, его это забавляло, ничего больше.
— Но, доктор Дьюер, я узнала, что мистер Гаррисон приходил, когда Альма была у вас.
— Правда, не стоит волноваться об этом.
— Боюсь, что это может причинить неприятности.
Он с любопытством поглядел на меня.
— Почему это должно вызвать неприятности?
— Ну… Мистер Гаррисон обнаруживает девушку в облегающей черной ночной рубашке в вашем кабинете в отеле…
— Мистер Гаррисон знает, что это профессиональный риск.
— Так? — На этот раз удивилась я. Я на самом деле была поражена. Он был такой спокойный, такой невозмутимый. Девушки в облегающих черных ночных рубашках — профессиональный риск. Мой Бог.
Он сказал, снова рассмеявшись:
— У нас однажды была девушка, которая страдала лунатизмом. Это — гулянья во сне, которые самым необъяснимым образом вызываются луной. В ее случае причиной душевного беспокойства являлось полнолуние. — Его серые глаза блеснули озорством. — Она однажды разбудила меня в три часа утра, причем на ней не было даже ночной рубашки.
Таков был тот мужчина, которого Томпсон, естественно, выбрала для себя, один из тех, кого преследуют обнаженные женщины во время полнолуния.
— Очень мило, — сказала я. — А что говорит по этому поводу ваша жена?
Его глаза все еще блестели озорством:
— Моя жена ничего не скажет. Я не женат.
В таком положении женщины отвратительны, совершенно отвратительны, но они ничего не могут поделать с собой. Существуют какие-то вещи, которые должны быть выяснены в самом начале отношений, даже если выяснение их не окажет никакого воздействия на дальнейший ход событий. Я готова держать пари, что Ева поставила этот вопрос во время ее первого разговора с Адамом просто потому, что она должна была знать, и если бы он ей ответил: «Ну, между прочим в кустах, в самом конце сада, может оказаться маленькая женщина», — я сомневаюсь, оказало ли это хоть малейшее воздействие на дальнейший, ход событий. Он был единственным парнем во всем мире, этот Рой Дьюер пятого тысячелетия до нашей эры, и она должна была завладеть им, пока голова другой маленькой женщины была повернута в другую сторону, — у нее не было альтернативы. Я не говорю, что в отношении миссис Дьюер я действовала бы таким образом, если бы она существовала; я только благодарила Провидение, что одна из самых больших сложностей отсутствовала.
Я не могу вспомнить, о чем мы говорили, пока пили кофе-гляссе. По-моему, он упомянул университет в Южной Каролине, где провел ряд своих исследовательских работ, а я вспомнила о колледже и моем отце… Наэлектризованность в каждом нарастала со все большей силой, и я была настолько взволнована и возбуждена, что выкурила около восьми сигарет без остановки. Я была возбуждена просто его присутствием рядом со мной, тем, что смотрела на него, слушала его. Все внутри меня и вне меня, казалось, было наполнено возбуждением, и я нервничала, потому что не знала, как контролировать все происходящее во мне и вне меня. Он тоже много курил, но говорил почти спокойно, почти хладнокровно, но не совсем мог справиться с тем, чтобы держать дистанцию. Он не осмеливался встретиться со мной глазами; он не осмеливался придвинуть свой стул поближе ко мне или даже, наоборот, отодвинуться от меня; он едва осмеливался хотя бы на дюйм придвинуть ко мне свою руку. Он хотел прорваться через звуковой барьер своей ответственности, своей Фрейдовой клятвы и всего этого хлама. И он должен был чувствовать, что я хочу его, и он не мог использовать этот шанс — здесь, во всяком случае, возле бассейна, с девушками, сидящими вокруг, и множеством гостей отеля, поглощающих виски. Мы сидели лицом друг к другу, между нами возникло напряжение в тысячу вольт. Но он заставлял себя вести как образцовый гражданин, а я заставляла себя быть всего лишь существом в цельном черном купальнике. Мне было довольно плохо, но еще хуже было ему. Ведь это удар, когда вы, эксперт по психологии, вдруг открываете, что соперничающая, наука биология сжала вас тисками.
Мы прикончили мою пачку сигарет, и он попросил официанта принести две новые пачки: одну для меня, другую для себя. В «Шалеруа», естественно, сигареты невозможно получить по-простому, как и все остальное. Они должны быть особого сорта, и в данном случае их принесла на подносе рыжеволосая официантка, одетая, как герцогиня восемнадцатого века. Но он едва обратил на нее внимания. Он мельком взглянул на нее невидящим взглядом, положил несколько монет на поднос и сказал мне:
— Вы не хотели бы на минуту спуститься к воде?
Я была близка к тому, чтоб расплакаться, когда отвечала ему:
— Доктор Дьюер, я думаю, что мне следует возвратиться в мой номер.
— Только на минутку. — Его голос стал глухим.
— Хорошо, сэр.
Он произнес:
— Не называйте меня сэром.
Мои колени колотились друг о дружку:
— Да, сэр.
Мы прошли мимо бассейна и через благоухающий сад направились к берегу. Сад был весь увешан китайскими фонариками в мою честь, ведь для меня это была праздничная ночь. Затем мы опустились на холодный песок, во тьме и молчании, и лишь невероятные звезды мерцали в вышине, триллионы, миллионов звезд, сияющих тоже в мою честь. Я забыла свою одежду, и он забыл свою — он даже забыл свои очки, которые остались на столе рядом с пепельницей, наполненной доверху окурками, и когда мы пошли к воде, его рука сжала мою, и я почувствовала, как гигантское пламя вспыхнуло внутри и охватило нижнюю часть моего тела. Когда мы достали воды, мы остановились, хотя если бы он продолжал идти, я оставалась бы рядом с ним, пока мы не достигли бы побережья Африки. Но мы остановились, остановились в молчании, рука об руку, глядя на переливающуюся огнями воду, и он сказал своим мрачным голосом:
— Это изумительно, не правда ли?
— Изумительно.
Затем, не поворачиваясь ко мне, Он произнес:
— Кэрол…
— Да, сэр.
Он сердито обернулся:
— Я просил не называть меня сэром.
Я ответила:
— О Господи, ничего не могу поделать с собой. Я так боюсь.
— Чего ты боишься?
Я могла сказать — змею или крокодила, но сказала:
— Себя.
— Что это значит? Что означает, что ты боишься себя?
— Я… я не знаю.
Он сказал:
— Черт побери. Черт побери. Это трудно. Ты знаешь, что это очень трудно, не так ли?
— Да, сэр.
— Не называй меня сэром.
— Я не знаю, как мне вас называть. Не кричите на меня, пожалуйста, не кричите на меня. Я просто не знаю, как вас называть.
— Мое имя Рой.
— Рой.
— В школе называй меня доктор, если ты будешь обращаться ко мне, когда рядом будет Гаррисон. Но никогда не говори сэр.