— Не давайте им испугать вас этой кислородной чепухой. Это чушь.
— Я не испугалась, правда.
— Хорошо. Расслабьтесь. Все будет о'кей — Он улыбнулся дружески, успокаивающе. Он приятный, подумала я, у него добрые намерения. Но мои представления о нем изменились. Несмотря на приятные черты лица и его тонкие руки, он не походил на хирурга. Больше похож на дантиста. Дантисты всегда успокаивают людей, предлагают им расслабиться: «Теперь не стискивайте зубы. Расслабьтесь. Все будет о'кей».
Потом некоторое время мы медленно двигались мимо ангаров, выбираясь на взлетную полосу. Мы ждали, и вдруг самолет ожил. Мужчина рядом со мной скрестил руки, закрыл глаза и уснул, следуя своему собственному совету. Мы начали двигаться вперед иноходью, мы начали бежать, мы побежали, как спринтеры, пустились галопом на огромной скорости, а потом, без какого-либо видимого ощущения, мы поднялись, полетели сквозь клочья тонкого белого тумана и лоскутки желтых облаков. Под нами была голубая вода, и островки земли, и группы крошечных белых домов; и я подумала, что это самая удивительная вещь на свете, это всегда впечатляет. Вы берете поезд «люкс», втыкаете в него крылья, а в крылья втыкаете двигатели, и он летит, он действительно летит и держится в воздухе. Я тысячи раз должна была объяснять себе, почему самолет держится в воздухе, но научные факты этого не объясняют. Это настоящее чудо.
Теперь я могу откинуться на спинку кресла и без всяких усилий восстановить в памяти каждую секунду взлета, но это едва ли интересно каждому, кроме, пожалуй, человека, который, как и я, любит полеты. Основной вопрос, Томпсон, на самом деле следующий: что же такое существует в самолетах и полетах, что возбуждает тебя до такой степени? И ответ в том, что, провалиться мне на этом месте, если я знаю ответ. И одного года мне было достаточно, даже слишком, чтобы осознать, что самолет — это совершенно неприличный символ, который я подсознательно всегда искала; и акт полета преисполнен сексуальной значимости такой степени, что об этом можно написать в документе, который собираются захоронить во временной капсуле для следующего тысячелетия. Но чего никто не смог никогда мне объяснить, так это зачем мне было страстно желать символов, когда я могла без всяких усилий иметь реальные вещи? Я имею в виду то, что уж лет с шестнадцати мне было даже очень просто иметь совершенно блестящую, сексуальную жизнь с любым гарниром, а вместо этого в свои двадцать два года я практически чиста, как падающий снег, если не считать того единственного раза, когда в парке Гривича у меня была икота и Том Ричи воспользовался моим ослабленным состоянием. Я не упрекаю его, черт с ним. Это было естественное поведение молодого самца; и он после сказал мне, а потом снова и снова повторял, что хочет на мне жениться, как только добьет диссертацию о консервировании рыбы-тунца. И все же это не объясняет моей одержимости самолетами, моего подозрительного разыскивания символов неистовой мужественности. Кстати, это был самый необычный опыт, когда вас соблазняют во время икоты. Я любила Тома Ричи, и у меня всегда был нормальный девичий интерес к тому, что происходит между мужчиной и женщиной и что обычно так недвусмысленно описывается в романах многоточием, но ничто не запечатлелось достаточно четко в тот момент, потому что я слишком была обеспокоена моей верхней половиной, которая издавала «ик» каждую секунду. Рассчитывать, что Томпсон растеряется в тот момент, когда она теряет девственность! Самый значительный момент моей жизни, если верить тем книгам, которые я читала, и я клянусь: это было всего лишь многоточие. Отважусь сказать, что я должна была затеять борьбу, как всякая леди, будь я в форме, но икота сделала меня просто беспомощной. Когда все было кончено, я просто лежала на траве, продолжая издавать звуки «ик, ик», как остановившийся будильник, и Том Ричи смотрел на меня с отвращением, как будто он сделал все, что было в его силах, чтобы вылечить меня, а я была, черт побери, слишком глупа, чтобы воспринять его терапию. Из всего этого у девушки может сложиться впечатление, что секс — это нечто переоцененное, особенно если такой персонаж, как Большеголовый Чарли, станет следующим глубоким потрясением, внезапно ворвавшимся в ее жизнь. Нет-нет, я не потеряла надежды, не распрощалась со своими идеалами и иллюзиями, хотя должна признать, что эти два опыта, Том и Большеголовый, несколько разочаровали меня, и если бы мне пришлось выбирать, я, скорее всего, остановилась бы на хорошем бифштексе или на горячем океанском омаре…
Мы поднимались (как гласят рекламы) без малейшего звука, без малейшей вибрации. Вдруг что-то щелкнуло у меня в ухе, и глубокий, мужественный голос произнес: «Привет всем. Говорит капитан. Хм. Вам, возможно, будет интересно узнать, что мы летим со скоростью пятьсот восемьдесят миль в час, высота полета около двадцати восьми тысяч футов, ожидаемое время полета — хм — два с половиной часа. Полет проходит в нормальных условиях. Это все. Спасибо». Щелчок! Энергичная короткая речь, без пустых слов. Я могла представить его у рычагов управления в кабине пилота, окруженного циферблатами, и рычагами, и выключателями: худой, загорелый и опасный, тайно презирающий всех этих пассажиров, которые пачкали его красивую машину; преданный делу человек, с сильными запястьями, покрытыми приятными шелковистыми черными волосами, с черными бровями и проницательными глазами, всматривающимися в даль. Я подумала, что, может быть, это моя судьба. Возможно. Это не слишком походило на то, о чем я читала. Восемьдесят четыре процента всех авиапилотов женаты, так что остаются всего шестнадцать процентов, пригодных для романтических удовольствий с такими девушками, как я. Шансов не больше, чем отыскать иголку в стоге сена, потому что существует огромное множество девушек вроде меня. Биллионы или как их там, вот и все.
Когда капитан закончил свое выступление, мой сосед с легким вздохом расстегнул ремень, достал пачку сигарет и золотую зажигалку. Он искоса глянул на меня, заколебался, а потом сказал:
— Не хотите ли сигарету, мисс?
Я тоже колебалась долю секунды. И странным образом в эту долю секунды изменилось все мое естество.
— Что ж, спасибо, сэр, с удовольствием возьму одну, — ответила я и одарила его широкой радостной улыбкой.
Хотя я уже давным-давно знаю, что не должна принимать сигарету от незнакомого мужчины. Каким бы невинным ни выглядело предложение, это ловушка. Одна несчастная сигарета, и вы в зависимости от мужчины, вы должны разговаривать с ним, должны слушать, что он вам расскажет о своей семье, о работе, о том, что он делал в Филадельфии в прошлый вторник, и вы никогда не знаете, чем и когда это закончится. Особенно если вы девушка, путешествующая в одиночестве, одно-единственное слово может привести к самым неожиданным осложнениям. Так раньше я и пыталась поступать, как подобает леди, и избегать встреч со случайными мужчинами.
Но на этот раз, в ту долю секунды, когда я колебалась, масса мыслей пронеслась в моей голове, и даже чисто визуальное воспоминание о встрече с человеком из «Магна интернэшнл эйрлайнз» в главном офисе на Парк-авеню пару недель назад. Каким образом встреча, длившаяся почти два часа, может пройти через ваш мозг в долю секунды, я объяснить не могу. Может быть, это доказывает, что человеческий мозг иногда может работать как компьютер.
Человека из авиакомпании звали А. Б. Гаррисон, — буква А означала Арнольд. Комната, в которой он беседовал со мной, была огромной, акры и акры пустого офиса. Когда я вошла в комнату, он сказал бодрым голосом:
— Здравствуйте, мисс Томпсон, рад вас видеть, заходите и садитесь. — Он приветливо улыбался, пока я целую милю шла к креслу рядом с ним. Я, конечно, знала, чем он занимается: он составлял первое впечатление обо мне — как я выгляжу, как иду, какова моя реакция на его приветствие, как я ответила на его улыбку и т. д. Это был сорокалетний мужчина, пухлый, с бегающими глазами, и, я думаю, он понял, что я знаю, что он оценивает меня, потому что, когда я села, он хихикнул и сказал: — Не нервничайте, мисс Томпсон, это происходит безболезненно.