Он спросил:
— Что это?
— Деньги, которые ты выиграл на скачках.
— Это твои деньги. Я их не выиграл. Их выиграла ты. .
— Я не могу их взять, Н. Б., я просто не могу.
Он сказал:
— Что с тобой произошло, детка? Это деньги не от меня, это деньги выиграны на скачках. Эти деньги — находка. Ты могла не выиграть ни цента. Ради всего святого, голубушка, не будь такой дурехой.
Он положил деньги в мою сумочку; вот когда я впервые услышала имя, которое больше всего подходило ко мне.
Когда швейцар открыл мне дверцу, Н. Б. спросил:
— Когда я снова увижу тебя?
Я ответила:
— Извини, у меня не будет ни одного свободного вечера на этой неделе. У нас очень трудный график занятий.
Он поджал губы, потом спросил:
— Как насчет уик-энда?
— Не могу сейчас ничего сказать.
— О'кей.
— Спасибо тебе за очень приятный день.
— Не за что.
Я медленно вошла в вестибюль, похожая на глупую Золушку; доехала до четырнадцатого этажа и медленно вошла в номер. Джурди и мисс Уэбли ожидали меня.
Мисс Уэбли сказала:
— Ну, слава Богу, ты здесь.
Джурди лишь посмотрела на меня.
Я сказала несколько туманно:
— Извиняюсь, что я опоздала.
Прекрасные синие глаза мисс Уэбли были мокрыми от слез.
— Мы уже звонили в полицию. Что с тобой случилось, Кэрол?
— Я не могла переносить одиночество в отеле.
Она поняла. Аргументы не требовались. Она подошла ко мне и обняла.
— Ты здесь, это очень важно. Мы с Мэри Рут начали воображать всякие ужасы. — Она источала очень нежный аромат.
— Со мной все в порядке, — сказала я; на самом деле это было не так. Комната кружилась вокруг меня. Она посмотрела на меня с жалостью.
— Ты измучена, бедное дитя. Мэри Рут, ты проследишь за тем, чтобы она легла? Может быть, ей следует выпить стакан теплого молока.
— Да, мисс Уэбли.
Через несколько минут мисс Уэбли ушла. Джурди сказала:
— Она пришла по своему собственному почину. Я ее не звала и ничего не предпринимала. Она заглянула в десять часов, чтобы узнать, как ты себя чувствуешь. Ты все не возвращалась, и мы забеспокоились.
— Почему вы забеспокоились?
— Беспричинно. Хочешь теплого молока?
Я покачала головой. Она болела. Затем я сказала:
— Да, может быть, я и хочу. Не беспокойся, Джурди. Я приготовлю его сама.
— Отправляйся в постель, — пробурчала она. — Ты выглядишь как страх Господен.
Я надела пижаму в ванной комнате и нырнула в постель; а она сидела возле меня, куря сигарету, пока я пила молоко.
— Я могу спать здесь, если ты не возражаешь, — предложила она.
— Нет. Не беспокойся обо мне.
Она сказала:
— Мы сегодня обсуждали наши перспективы. Куда мы все отправимся.
— Куда отправишься ты?
— Я остаюсь здесь, в Майами. Ты тоже.
— О!
— Прояви хоть капельку энтузиазма. Ты будешь поблизости от своего друга.
— Это какой еще друг?
— Доктор Дьюер.
— Кто сказал тебе, что он мой друг?
— Но… — начала она, потом возмутилась: — Черт побери, Кэрол, все знают об этом. Мой Бог, когда это было? В субботу. С полдюжины девушек видели вас в кафе вместе, вы держались за руки. Даже мисс Уэбли как-то намекнула на это. У вас видимо, будет выдающийся роман в подготовительной школе.
— Рой Дьюер абсолютно ничего для меня не значит.
— Нет? — Она была совершенно расстроена.
— Я не хочу больше слышать его имени.
— О'кей. — Она снова обрела свое обычное спокойствие. Она встала, собираясь уйти. — Случайно, у тебя нет никаких соображений относительно того, где бы ты хотела жить после окончания школы?
— Джурди, у меня в голове нет никаких идей.
— Как насчет того, чтобы нам с тобой снять на двоих квартиру?
— Превосходно. Почему бы и нет?
— Люк будет здесь всю неделю. Я могу попросить его поискать в округе и попытаться подобрать квартиру.
— Люк должен сделать нечто лучшее.
Она сказала холодно:
— Нет, он не должен.
Она пошла к своей кровати. Но спустя два часа я медленно прошла в ее комнату и разбудила ее. Она села тотчас же и включила лампу.
— Что случилось? — спросила она. — Почему ты плачешь?
— Джурди… — Я была готова умереть.
— Скажи мне, ради всего святого, если ты пришла ко мне рассказать.
— Джурди, я сегодня ночью была с мужчиной. Я не знаю, что делать…
Она пробурчала:
— Я догадываюсь, где ты была. Боже всемогущий, это происходит постоянно. Кто-то сыграет в ящик, и каждая дама по соседству сходит с ума от секса. — Ее голос стал резким. — Что означает, что ты не знаешь, что делать? Ты заботишься о чем-то?
— Нет.
Она сказала:
— Беби, ты знаешь, что ты должна сделать прежде всего? Прямо сейчас?
— Что?
— Стать на колени и помолиться.
— Джурди…
Она вылезла из постели, выдвинула нижний ящик своего комода и вынула странную сумочку.
— Используй это. Ты знаешь, как этим пользоваться?
— Думаю, да.
— Ты думаешь — да? Ты думаёшь — да? — Она почти ударила меня. — Где, черт тебя подери, ты училась? Помолись и приходи ко мне.
На следующее утро мир стал вновь прочным. Возвращение в класс походило на возвращение домой. Когда я вскарабкалась на свою парту, мисс Уэбли сказала:
— Кэрол, ты не хотела бы пройти и сесть впереди?
Но в этом не было необходимости. Я сидела там, где сидела прежде, с призраком Альмы по одну сторону от меня и призраком Донны по другую. Они не были пугающими призраками, они не были злобными, казалось, они просто погрузились в свое занятие, как я погрузилась в свое, переворачивая страницы своих невидимых учебников, бормоча про себя, ругаясь на прекрасном итальянском или нью-гэмпширском языках, стремясь усвоить всю информацию, которую обрушили на наши головы; и раз или два они были настолько реальными, настолько близкими, такими теплыми, что я даже печально икнула. Все в классе услышали это. Все в классе сделали вид, что они ничего не слышали.
Джурди была так права. Какой-то серьезный дефект был в американском образовании. Как может женщина достичь зрелого двадцатидвухлетнего возраста, не зная ничего об этой странной сумочке? Что было необходимо каждой девушке, как я поняла, когда слушала мисс Уэбли, так это месяц неустанной учебы для получения, благодаря ясности и выразительности мисс Уэбли, информации о человеческих отношениях, с особым акцентом на особенностях женщины. В чем мы нуждались, в дополнение к нашему учебнику о реактивных самолетах, так это в учебнике о девушке; что нам следовало знать в неприятных деталях, без всяких обиняков, так это данные о нас самих. Вот и все. О нас. И я подразумеваю данные, о которых говорится недвусмысленно. Я не знала некоторые из этих данных. К примеру, допустим, у тебя происходит одна из этих вещей, которые называют оргазмом. Это могло произойти с каждым, кто пил коктейль с шампанским, водку с мартини и бренди вслед за снотворными таблетками. Хорошо, что следует дальше? Вы автоматически забеременеете? И в таком случае, как, черт побери, вы можете предохраниться, если вы оказались в когтях кого-либо вроде Н. Б.? Проклятье, если мы знали, как ликвидировать пожар на самолете, мы должны знать, как подавить оргазм. Будущее человечества зависит от этого. Правда некоторые из девушек рассказывали, как будто они закончили Гарвардскую специальную школу акушерства, но это было лишь бахвальство. И я знаю, потому что я говорила иногда то же самое о себе. Однажды я устроила Тому Ричи истерику, крича громко о фаллопиевых трубах в ресторане Шрафта, и он этого никогда не забывал — явная бравада. Я бы не узнала фаллопиевы трубы, если бы кто-нибудь поднес мне их к самому носу.
После того как это случилось, в течение двух с половиной дней мы ничего не изучали, кроме того, как справиться с аварийными ситуациями. Правда, это были аварии на самолетах, а не обычные чрезвычайные обстоятельства у женщины. Доктор Элизабет Шварц прочитала свою знаменитую лекцию, как выполнить функции акушерки в центре Атлантики, и это, я должна признать, было в самую точку, и у меня была основательная причина внимательно ее слушать. Но даже при этом она упомянула кислород. Она выступала перед нами несколько раз и всегда обращалась к кислороду. Кислород был явно так важен, что после лекции доктора Шварц мисс Уэбли суммировала все, что она рассказала о кислороде, а затем пришли инженеры и прочитали нам лекцию и резюмировали сказанное мисс Уэбли. Кислород, кислород, кислород.