Весь смысл, казалось, заключался в том, что в самолете, летящем на высоте свыше пяти тысяч футов люди испытывают состояние называемое гипоксией, иначе говоря, кислородное голодание, Это может быть очень серьезно. На высоте в пять тысяч футов воздействие этого не столь существенно, потому что сказывается лишь на ночном видении. К десяти тысячам футов ваше тело компенсирует недостаток кислорода учащением дыхания. Но чем выше вы летите, тем разреженнее становится атмосфера, что означает уменьшение давления, что, в свою очередь, означает, что все меньше и меньше кислорода поступает в вашу кровь; а без кислорода мозг погибает. На высоте в восемнадцать тысяч футов вы теряете сознание через тридцать минут. На высоте в двадцать пять тысяч футов давление атмосферы так мало, что вы теряете сознание через две минуты; а на высоте в тридцать пять тысяч футов давление столь ничтожно, что вы погибаете за тридцать секунд. Естественно, авиакомпании не хотят, чтобы это произошло с их дорогими пассажирами; это такого сорта вещь, которую вы можете рекламировать в многостраничных объявлениях в «Нью-Йорк таймс»: «Насладитесь 30 секундами беспечного отпуска на солнечных бермудах»; и, следовательно, самолеты создают внутри себя их собственное атмосферное давление. Итак, неважно, как высоко вы летите, вы прекрасно защищены, ибо авиаинженер заботится о давлении, и получаете весь кислород, в котором нуждается разумное существо, как будто вы прогуливаетесь в Центральном парке. Если, однако, вы внезапно решили произвести какое-то космическое испытание вне самолета, скажем, на высоте тридцать тысяч футов, вы через минуту потеряете сознание и умрете после этого достаточно быстро. Но если вам дадут кислород, прежде чем вы приблизитесь к смертельной стадии, вы почувствуете себя заново родившимся всего через пятнадцать секунд. В этом и заключается изумительное свойство кислорода, известного знатокам как О2. Слегка вдохните его, и ваш мозг тут же вернется к тому состоянию, в котором он находился до этого. Вы можете продолжать оставаться таким же дураком, каким были прежде.
Мы должны были знать все качества кислорода в деталях, потому что одной из наших обязанностей, если мы когда-нибудь попадем на самолет, было наблюдать за пассажирами, не появляется ли у них признаков гипоксии. От нас не требовалось, чтобы мы как сумасшедшие носились по салону, ставили термометры во рты пассажиров и щупали их пульс; пока бортинженер следил за тем, чтобы не нарушалась герметизация, вы могли быть уверены в том, что все прекрасно. Но вы должны держать глаза открытыми, поскольку некоторые люди по своей натуре больше склонны к гипоксии, чем другие. Люди с нездоровым сердцем, к примеру, могут стать синюшными в результате недостатка кислорода в крови, и если вы увидели кого-либо посиневшим, вы должны были тотчас без паники немедленно вытащить кислородную маску, заставить его или ее сделать несколько вздохов, и — это presto![9] — он или она вновь розовеет. Дети также могут стать синюшными, что, впрочем, с ними может случиться по малейшему поводу, но для ребенка вполне достаточно подержать кислородную маску на расстоянии в дюйм или около того от его носа иначе это может плохо повлиять на их детский разум. Некоторые люди могут вести себя, как пьяные, не выпив ни капли спиртного: гипоксия. Другие люди могут быть неестественно сонными: это тоже гипоксия.
Такое могло, конечно, произойти и с самими стюардессами во время полета; и ответ на это заключался в магическом слове — кислород. Всякий раз.
Во вторник утром Рой Дьюер прочел нам лекцию о различных психологических аспектах полета. Он мог не опасаться, что я его назову «дорогой» прямо в присутствии других девушек: я была не в состоянии смотреть на него, я не решилась встретиться с ним глазами. Его правая рука была в шине и забинтована, и я плакала про себя, поражаясь тому, как сильно он пострадал. Видимо, начали циркулировать нелепые слухи о реактивных полетах, во время которых вы глохнете в какой-то момент и которые способствуют постепенному разрушению ваших внутренностей из-за ультразвука; и он брал каждый случай и анализировал его по существу. Он даже рассмотрел самым прозаическим образом вопрос о психических трудностях, которые возникают у некоторых девушек в полетах во время менструальных периодов: дисменорея, сказал он, оказывается менее болезненной во время полетов, чем во время пребывания дома. Прекрасное слово. Это значит, объяснил он, судороги. Закончив свою лекцию, он остался на несколько минут поболтать с мисс Уэбли; затем, уходя из класса, он посмотрел на меня. Это было все, в чем я нуждалась. Я сразу же ощутила острую дисменорею и не могла ничего есть во время ленча. Боже, совсем я запуталась в своей жизни.
На следующее утро мы провели пару часов на борту «Боинга-707». Мы не летали. Мисс Уэбли объяснила:
— Девушки, непосредственно перед началом работы на реактивных лайнерах вы вернетесь сюда на дополнительный четырехдневный курс. Тогда вы получите более основательный инструктаж относительно безопасности и аварийных мерах, и т. д. — Я думала, что мы уже сделали все основательно, но, очевидно, ошиблась. — Посмотрите на эти кабины, — продолжала она, и мы поглядели на обширное пространство в передней части кабины и в ее кормовой части, перед нами и позади нас. — Это весьма высокая ответственность, не так ли? — Каждая девушка на борту затаила дыхание.
После полудня занятия были нетрудные, как она и обещала: наше последнее послеобеденное время. Мы поднялись наверх, чтобы подписать наши контракты с «Магна интернэшнл эйрлайнз». Затем мы пришли в комнату пятнадцать, чтобы получить у миссис Шарплесс нашу форму. И уж потом в классной комнате у нас состоялась маленькая вечеринка. Неделю тому назад мы собрали деньги, чтобы купить подарок мисс Уэбли, и так как она вскоре собиралась выйти замуж, то мы решили, что ей прежде, чем что-либо другое потребуется пеньюар, и, поскольку она выходила замуж за пилота, то затем было решено, что этот пеньюар должен быть настолько сексуальным, чтобы соскальзывал сам собой.
Мисс Уэбли засмеялась, когда ей вручили подарок, и даже пролила пару слез. Принимая его, она сказала:
— О, девушки, вам не следовало этого делать. Большое вам спасибо. Но как я могу его носить? Что скажет Питер? О Господи!
Затем она посмотрела на нас. Она смотрела на нас очень решительно.
— Девушки, — произнесла она, — я очень горда вами. Это действительно так. Вы много работали и испытали сами себя. Отныне вы уже большё не мои учащиеся, вы мои друзья и товарищи по работе. Пожалуйста, не называйте меня больше мисс Уэбли. Мое имя Пег. — Она засмеялась. — Это простенькое имя, не так ли? Но уж таково мое имя, и мне хотелось бы, чтобы вы меня так называли.
— Да, мисс Уэбли, — сказали мы. И было чертовски весело, а мне только хотелось забиться в угол и спрятаться. Не только из-за Донны или Альмы, но из-за себя самой.
Церемония окончания курса должна была состояться в одиннадцать ноль-ноль в «Зале императрицы» в «Шалеруа».
Мы, все двадцать пять девушек, собирались в примыкающей комнате. Впервые мы появились в наших униформах на людях; однако они еще не до конца были укомплектованы. На них отсутствовал маленький символ, который, по-моему, был нашим официальным знаком, — яркое серебряное крыло, которое прикалывалось сбоку шляпки, как кокарда. Оказывается, целью и центром церемонии и было вручение крыльев.
Мисс Пирс и мисс Уэбли — наши подруги Джанет и Пег — инспектировали нас одну за другой, расправляя воротнички наших белых блузок, приглаживая наши волосы, оттягивая вниз наши жакеты, шепча советы, подбадривая нас и давая последние инструкции. Нас разделили на две группы, в соответствии с тем, как мы учились в классах, а это означало, что я не могла сидеть рядом с Джурди.