Мама умерла, когда Норе исполнилось одиннадцать. Незадолго до этого мама сшила ей рюкзак из старой отцовской куртки – большой, красивый, со множеством ремешков и застежек – и Нора как вышла в нем на улицу в первый раз, так без него ее больше не видели.
Выйти заставил невыносимый запах. Безветренная погода стояла почти неделю, палило солнце, и дом раскалился так, что приходилось сидеть в яме в земляном полу. Папа не возвращался уже третью вахту, и когда вернется – неизвестно. Нора гордилась папой, он был настоящим героем. То, что он рассказывал, когда бывал дома, в ее глазах делало его сверхчеловеком. Такие события! Такие подвиги! Такие испытания! Будь папа Нодж гвардейцем, все сложилось бы по-другому, но он служил обычным постовым. Солдаты племени делились на постовых внешних и внутренних, последние назывались королевской гвардией, они охраняли жилище короля, самого владыку и Дороги. Таможенные посты на Дороге давали дополнительный приработок, а работа по охране главного человека племени позволяла меняться каждые пару часов и, соответственно, ночевать дома. Но семье не повезло. Видеть папу дома каждый день оставалось несбыточной мечтой.
Чтобы так устроиться, нужно дать подношение Ферзю – так в народе называли настража Боно, командира королевских гвардейцев. Нора не знала, что слово «ферзь» значило раньше, но звучало оно внушительно. «Настраж» был понятнее, это всего лишь сокращение от «начальник стражи».
На подношение в семье не было средств, поэтому папа служил обычным постовым – их еще называли пустынниками, по расположению постов. Они располагались в особых точках далеко за пределами поселка, откуда хорошо просматривались окрестности. Дежурили по четверо, двое постоянно обходили назначенный участок, третий смотрел вокруг, четвертый отсыпался, периодически меняясь с третьим. Затем вернувшаяся пара отправляла в пеший дозор отдохнувшую. После пяти суток дежурства давался день отдыха, затем постовых тасовали и в новом составе отсылали на другие точки – чтоб не могли сговориться с шатунами, контрабандистами или с возможным противником. Король Джав хорошо усвоил урок, стоивший трона и жизни прежнему правителю.
Папа не всегда приходил после смены, но Нора знала – он вернется. Папа всегда возвращался. А если бы – тьфу-тьфу-тьфу – что-то случилось, ей бы сообщили. К контейнеру Ноджа никто не пришел, и это радовало – с папой все хорошо. Встав в женский час, Нора надела грубое белье, которое шила себе сама, натянула рубашку и юбку, влезла в плетеные босоножки и крепко застегнула на животе опоясывающий ремень рюкзака. Поверх она закуталась в мамин платок и только тогда отворила дверь.
Такой ее увидели впервые – тоненькой неразговорчивой брюнеточкой с рюкзаком за плечами. Женщины молча оглядели ее, кто-то хмыкнул. Несколько девочек пошушукались, но в разговор не вступили.
Вокруг простиралась иссушенная земля. Ветер, скучая, бросал пыль в лица согбенных от тяжелой жизни людей, обсыпал облезлые контейнеры. Говорят, в других племенах люди живут в каменных домах – как в руинах Города, что стоит за отравленным озером. Такое даже представить трудно. Как прикрутить полку к бетонной плите? Как в толстом потолке проделать дыру для освещения?
Нора молча шла к отхожему оврагу под прожигающими взглядами, в которых было все: любопытство, жалость, высокомерное презрение, равнодушие…
И тут Нора вспомнила. Люди, когда встречаются, здороваются, она видела и слышала это постоянно. И первой, как помнилось, поздороваться должна младшая.
– Здравствуйте, – сказала она.
Лица вокруг просветлели.
– А мы уж думали, что немая. Такая здоровая вымахала, а Нодж тебя все от людей прячет. Ущербная, поди? Открой лицо, нас не надо стесняться.
Под десятками уставившихся на нее глаз Нора размотала платок.
Папа всегда называл ее красавицей. Надраенная до блеска стальная пластина, в которую он смотрелся, когда подрезал бороду, ей, долгими месяцами безвылазно сидевшей дома, показывала маленький носик, тонкие яркие губы и огромные глазищи, карие, как свежепокрашенный контейнер (в их районе таких всего два, у лекаря и у новоиспеченного гвардейца, сумевшего наскрести на подношение). Высокий лоб и бледные щеки окутывала роскошная тьма – длинные иссиня-черные волосы, за которыми Нора ухаживала как умела. Она даже тряхнула головой, чтобы все увидели ее гордость и старания. С фигурой тоже все было в порядке – чтобы не превратиться в рыхлое страшилище, как Рафиза, жена горшочника, дома Нора все время старалась двигаться: приседала, изгибалась на все стороны, ходила колесом и прыгала по стенам, где было за что зацепиться. Это сказалось на внешности: во взглядах проскользнул интерес, брови изумленно вскинулись, послышалось удивленное цоканье языком.