«Иди», — последовало приглашение.
И Петр не нуждался в повторении. Не каждый день расхаживаешь по воде среди
волн выше твоего роста. Но, поставленный перед выбором — верная смерть или
возможность выжить, Петр понял, что больше ему ничего не остается.
Первые несколько шагов прошли на «ура». Но еще через пару метров Петр забыл, что смотреть-то нужно на Того, Кто, собственно, и держит его на воде, так что он
начал тонуть.
И в этот момент мы видим главное отличие Петра от Анибала — отличие
человека, признающего свои проблемы, от человека, их отрицающего.
30
Анибал больше озабочен тем, чтобы сохранить лицо, а не голову на плечах. Он
предпочел бы утонуть, только бы никто не услышал, что он взывает о помощи. Он
лучше погибнет на своих путях, чем спасется на путях Божьих.
Петр же, напротив, не так глуп, чтобы смотреть дареному коню в зубы. И он не
пес, чтобы кусать руку Дающего. Может быть, его поведению не хватает гламурности
— не попасть ему на глянцевую обложку «Gentleman's Quarterly» и даже «Sports Illustrated» — зато он будет спасен.
«Господи! спаси меня!»
И поскольку Петр предпочитает проглотить собственную гордость, а не пару
ведер воды, сквозь бурю протягивается спасающая его десница.
Суть ясна.
Пока Иисус остается лишь одной из многих возможностей, никаких
возможностей у вас нет. Пока вы можете тащить свое бремя в одиночку, вам не
нужен
Тот, Кто его понесет. Пока ваша жизнь не доведет вас до слез, вы не получите
утешения. И пока вы можете прийти к Нему или уйти от Него, для вас это все равно, что уйти, ибо к Нему нельзя прийти наполовину.
Но когда вы плачете, когда вы скорбите о своих грехах, когда вы признаете, что
нет у вас другого выбора, кроме как возложить все свои печали на Него, и когда
действительно не останется другого имени, которое вы сможете призывать, — тогда
возложите все ваши печали на Него, ибо Он ждет вас посреди бури.
31
...Ибо они утешатся.
Глава 6
НЕЖНОЕ КАСАНИЕ
Побыть родителем бывает важнее, чем прослушать курс богословия.
Вчера два десятилетних оболтуса подошли в автобусе к моей пятилетней дочери, грозно глянули на нее и велели оттуда уматывать.
Когда я пришел с работы, дочка мне все рассказала.
— Мне хотелось заплакать, но я не заплакала. Я просто сидела на месте, только
очень испугалась.
Первым моим побуждением было узнать имена мальчишек, пойти и настучать их
отцам по носу. Но я поступил иначе. Я сделал кое-что поважнее. Я посадил мою
малышку к себе на колени, дал ей утонуть в моих объятьях и стал уговаривать ее не
волноваться из-за этих переростков, потому что папа ведь здесь и уж он-то
позаботится о том, чтобы любой дурак, который хоть пальцем тронет его принцессу, тут же понял, что сам себя наказал. Вот так-то.
И для Дженны этого было достаточно. Она спрыгнула с моих колен и побежала
играть на улицу.
Через несколько минут она вернулась вся в слезах. На локте у нее была ссадина.
Подхватив ее на руки, я отнес ее в ванную на медицинские процедуры. Она
старалась рассказать мне, что случилось.
— Я... хны-хны... закружила... хны-хны... как вертолет... хны-хны... а потом
упа-а-а-а-а-ла...
— Ничего, скоро заживет, — сказал я, усадив ее на стул.
— Ты дашь мне лейкопластырь?
— Конечно.
— Большой?
— Самый большой.
— Правда?
32
Я наклеил ей на ссадину лейкопластырь и поднял ее локоть к зеркалу, чтобы она
увидела свою «нашивку за ранение».
— Здорово. Можно, я к маме пойду?
— Еще бы, — улыбнулся я.
И для Дженны этого было достаточно.
— Папа...
Голос пришел из другого мира — мира бодрствования. Я его проигнорировал, оставшись в мире снов.
* * *
— Папа, — голос был настойчивым.
Я открыл один глаз. Андреа, наша трехлетняя дочь, стояла у края кровати в
каких-то сантиметрах от моего лица.
— Папа, я боюсь.
Я открыл второй глаз. Три часа ночи.
— Что случилось?
— Мне нужен фонарик в спальню.
— Что-что?
— Мне нужен фонарик в спальню.
— Зачем?
— Там темно.
Я сказал ей, что свет включен. Я сказал, что у нее в спальне зажжен ночник и в
коридоре горит свет.