— Но, папа, — возразила она, — а если я открою глаза и ничего не увижу?
— Повтори-ка.
— А если я открою глаза и ничего не увижу?
Только я начал говорить ей, что сейчас не лучшее время для философских
вопросов, как меня прервала моя жена Деналин. Она объяснила мне, что около
полуночи было отключение электричества, так что бедная Андреа проснулась в
кромешной тьме. Ночник не горит. Света в коридоре нет. Она открыла глаза и ничего
не увидела. Только тьму.
Даже самое суровое сердце смягчилось бы при мысли о ребенке, который
просыпается в темноте, такой густой, что даже не найти выход из спальни.
Я встал, подхватил Андреа на руки, взял в кладовке фонарик и отнес дочку в ее
кроватку. По пути я все время говорил ей, что мама с папой здесь и бояться ей
нечего. Я обнял ее и поцеловал на ночь.
И для Андреа этого было достаточно.
* * *
Моя дочь обижена. Я рассказываю ей, какая она замечательная. Моя дочь
поранилась. Я делаю все необходимое, чтобы помочь ей.
Моя дочь испугалась. Я не усну, пока ее не успокою.
33
Я не герой. Я не супермен. Я не какой-то особенный отец. Я просто отец. Если
ребенку плохо, отец делает самое естественное, что может сделать. Отец ему
помогает.
И за эту помощь я не взимаю плату Я не прошу об ответных услугах. Когда моя
дочь плачет, я не велю ей взять себя в руки, перестать хныкать и крепче стиснуть
зубы. И я не лезу в свой кондуит, чтобы упрекнуть ее, почему она опять разбила тот
же самый локоть или разбудила меня в три часа ночи.
Я не гений, но и не надо быть гением, чтобы помнить, что ребенок — не взрослый.
Нет необходимости быть дипломированным психологом, чтобы понимать, что
ребенок находится в «процессе становления». Не нужна мудрость Соломона, чтобы
сознавать, что дети вообще-то не просили нас производить их на свет и что разлитое
молоко можно вытереть, а разбитые тарелки — заменить другими.
Я не пророк и не из сынов пророческих, но что-то мне подсказывает, что по
большому счету описанные мной проявления заботы несравненно важнее, нежели
все, что я делаю за своим компьютером или за своей церковной кафедрой. Что-то
мне подсказывает, что все хлопоты, которых требуют от меня мои дети, — ничтожно
малая цена за счастье однажды увидеть, как моя дочь делает для своей дочери все
то, что ее отец когда-то сделал для нее.
Нежная отцовская забота. Как отец могу вас уверить, что для меня это самые
счастливые минуты за день. Проявлять такую заботу — естественно. Проявлять ее —
просто. Проявлять ее — приятно.
И коль скоро все это так, коль скоро я знаю, что одна из радостей отцовства —
утешать своего ребенка, то почему же я с такой неохотой даю моему Небесному
Отцу заботиться обо мне?
Почему я думаю, что Он не захочет выслушивать мои жалобы («Все это так
ничтожно по сравнению с голодающими в Индии»)?
С чего я взял, что Ему не до меня («Ему нужно заботиться обо всем мироздании»)?
Почему я решил, что Он устал слушать от меня все ту же чепуху?
Почему я боюсь, что Он тяжело вздыхает при моем приближении?
С чего я взял, что Он, когда я прошу о прощении, смотрит в кондуит и сурово
спрашивает: «Не кажется ли тебе, что ты уже злоупотребляешь Моим терпением?»
Почему я думаю, что должен говорить с Ним на каком-то особом языке, на
котором больше ни с кем не говорю?
Почему я думаю, что Он в мгновение ока не накажет отца лжи так же, как я хотел
наказать отцов тех обидчиков из автобуса?
Считаю ли я, что Он просто был в поэтическом настроении, когда спрашивал
меня, заботятся ли о чем-то небесные птицы и полевые лилии («Никак нет, сэр»)? А
коль скоро они не заботятся, с чего я взял, что я должен делать это («Дык ведь...»)?1
Почему я не воспринимаю Его всерьез, когда Он спрашивает: «Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш
Небесный даст блага просящим у Него»2.
Почему я не даю моему Отцу сделать для меня то, что сам всегда готов сделать
для своих детей?
Я, впрочем, учусь. Побыть родителем бывает важнее, чем прослушать курс
богословия. Как родитель, я учусь понимать, что в те дни, когда меня критикуют, 34
когда мне плохо, когда я в ужасе, рядом есть Отец, готовый меня утешить. Есть Отец, Который меня поддержит, пока мне не станет лучше. Поможет мне, пока я не научусь
жить со своей болью. И Который не уснет, если я вдруг испугаюсь, что после