И кажется, пустеет душа при виде этой грустной картины. От земли, от неба, от холодной синей дали разливаются волны усталости, слабости и болезненной грусти. Хочется броситься ничком на сырую землю, лицом в ее холод, слушать шелест недужных былинок, хворых ветвей над головой и шум немилосердных облаков, гонимых осенним ветром. И сердце полнит бесконечная тоска, стенание, отчаяние, словно молитва к ветрам, облакам и просторам:
Ты, великая любовь Бодлера — желтая осень — ты, игра беспокойная осенних скрипок Верлена — ветер осени, — ты, флегматичная птица, ты, кружащая над моей головой, ты, nevermore{48} По — великое, всеобщее «никогда», — ты, символ всеисчезновения, ты, страшная, безглазая и безъязыкая мертвая nada{49} Гойи — великое, всеобщее «ничто», — сегодня я слышу вас, сегодня мои мысли — о вас, сегодня я молюсь вам, сегодня поклоняюсь вам!
О, возьмите меня навстречу смерти, вы, самые милосердные на этом исчезающем, угасающем земном шаре посреди кружащихся желтых листьев! О, примите меня: за спиной моей лишь бесстрастный голос: «никогда», в груди моей звенит еще единственная нота: «ничто».
СЛОВНО СОЛНЫШКО НАД ВОДОЙ{50}
Лирика вечернего городка щемит сердце. Покой плывет по-над дворами, над прогревшимися за день камнями, над сочащимися соком березами. Сохнущие в садах простыни поникли, словно спущенные флаги дня. И светло-серые домишки с распахнутыми окнами внемлют лепету вечерних птах.
Двор, поросший ромашкой, обступили медно-красные сараи, рубленая конюшня, дом с открытой дверью. Дорожки, протоптанные в траве, ведут из одних дверей в другие. В углу двора примолк колодезный журавль.
Над темнеющей крышей конюшни полыхает закат, ясная даль подернута розовой дымкой.
Все замерло. Донесется вдруг чей-то голос с улицы, да и тот сразу смолкает. А вот по двору крадется серая кошка, едва не распластавшись по траве, она кажется удивительно длинной. Я вздрагиваю. А заря знай себе пламенеет.
Я стою в этой тишине, как в волшебном круге. Давно душа моя не знала такого счастья. Оно удивляет, как волны отлива. И не хочу противиться я им. Пускай несут меня, куда угодно. За все спасибо.
Бледнее, все бледнее закат. Но тьма не спешит сменить его. Молочно-белый свет всю ночь не сходит с неба, он только сгущается в едва ощутимые сумерки. Они продлятся часа два, пока не займется рассвет.
А в этом слабом свете растет моя счастливая тревога. Ее навевают полумрак комнаты и брезжащий за окнами пейзаж. Наконец и меня манит выйти. И вот я уже на улице.
На ступеньке сидит мужчина в полосатом воротничке, в калошах, рядом с ним — зонтик и саквояж. Он держит перед собой газету и читает при свете вечерней зари. Это коммивояжер, ожидающий судна.
Напротив виднеется приземистое здание миссии. В закатном свете его стена розовеет, а потом становится бронзовой. Зеленые гирлянды вокруг дверей темнеют и кажутся жестяными. Чернеют проемы распахнутых окон.
Сегодня у миссионеров прощальная ночь. Они отправляются на черный материк — Овамбо, Кения, Уганда… Все наши мысли простираются далеко вперед.
Широкие, как в огромном городе, улицы. И названия им под стать: бульвары — Северный и Южный, Восточный и Западный. Посреди них произрастают целые рощи, липовые и березовые, а под деревьями трава по колено. Аромат сирени плывет над городом.
Под ногами хрустит гравий. Меж деревьев мелькает тень случайного прохожего. Улица уходит в гору, а потом опять спускается. Все те же благоухающие деревья и белеющие домики с распахнутыми окнами.
В одном из них бледное большеглазое лицо бодрствующей девушки. В глубокой тьме комнаты оно словно в колодце.
Потом справа встают из тумана шатровые крыши и башенки купальни. Впереди открывается гавань с двумя-тремя торчащими, как штыки, мачтами, а за ней — зеленоватое море в тумане. Улица раздается и круто обрывается. По обе стороны стоят высокие ели.
Теперь взору открывается вся бухта с еще розовеющими в закатном свете разводами. За ней невысокий зеленый мыс с утопающим в вечерней дымке хутором. Небо рдеет над зубчатой кромкой деревьев. Все краски — словно с палитры Хокусая.
Как прекрасна сегодняшняя ночь! Словно впервые видишь эти блики света и тени, пламенеющее небо и море, уходящее во тьму.
Конечно же, я знаю: все преходяще! Быстро рассеются этот свет и отсветы, эти едва уловимые оттенки цвета. Вечен лишь переход из одного состояния в другое, беспрерывный полет, без стремления к цели.