И явственно вновь ощущаю твой запах — хотя ты и должна быть без запаха и вкуса. Он какой-то пыльный, кисловатый, от него першит в горле. А когда первые капли дождя прибьют твою пыль, вот тогда исходит от тебя твой особенный дух. Должно быть, это пахнет чахлая растительность обочин, а может, и сама твоя затверделая плоть.
Когда катишь по тебе, ты кажешься такой монотонной. Один голыш, пообтертый кусок известняка, серый булыжник, гравий, изъезженный в порошок. Да еще сухой конский навоз или сучок, раскатанный на волокна. Везде вроде бы одно и то же. Но если приглядеться — какое многообразие! И уж конечно, твои долины, твои возвышенности и низменности в глазах муравья, пожалуй, то же, что для нас каньоны Колорадо или песчаные холмы Сахары.
В такие летние дни редко кто движется по тебе. И потому мы можем подолгу быть с тобой наедине. Снова раздумывать, вспоминать, радоваться и даже печалиться. Ты мне словно жизнь моя, полная воспоминаний, радостных и грустных. Ты можешь одинаково поведать о победах и разочарованиях.
Нет, ты не так пошел, как надо было идти! — укоришь ты меня. Транжирил время и силы, то бежал сломя голову, а то просыпал лучшее для пути-дороги время. И до чего же ты в конце концов дошел? Сидишь вот опять подле меня, да только постарел, притомился. Боязливо считаешь верстовые столбы, словно скоро какой-то из них станет последним… Пришла пора тебе ответствовать.
Эх-эх-эх, да и мне разве одно только добро припоминается?! — скажешь ты о себе. Всякого навидалась я на своем веку. Когда-то была я такой запустелой да грязнущей дорожкой, что только пеший иль конный могли тут пройти. Когда-то брели здесь пригорюнясь барщинники со своими флягами снятого молока да деревянными мисочками каши. Проезжали свадебные поезда под звон бубенчиков да с музычкой, похоронные процессии тянулись — слезы выступали у сирот на глазах. Двигались обозы на ярмарку, поросята в кузовах, телки за телегой, всякий люд кочевал: цыгане, коробейники, еврей ковылял со своею шарманкой. Их всех подгоняли тревоги, заботы о завтрашнем дне. А видишь, там, за лесом, где и посейчас еще стоит камень с крестом, там когда-то убили путника…
Немало зла повидала старая дорога на своем веку. Больше зла, чем добра…
Эх, да что там говорить! Тому всего два года, как по мне громыхала военная техника. До глубины души потрясли, всю перекорежили, хоть и кажусь я закаменелой и бесчувственной. И бежали от врагов вековечных женщины, дети, старики. Оглядывались, со страхом и отчаянием в глазах прислушивались к грохоту за горизонтом. Сокрушенно шептали, словно столетия тому назад: Ох, спаси нас, спаси, дороженька дальняя! Уведи нас от рабства грозящего!
Но и мы, дороги, не вечны. И мы стареем, травой зарастаем, запустеваем. И дороги ждет судьба всего, что бренно. Но если когда-нибудь еще увидишь виа Аппиа, кланяйся ей! Если увидишь древнюю дорогу между Мекнесом и Атлантикой, кланяйся! Приятно, что ни говори, вспоминать знаменитых предков, пусть сам ты мал и ничтожен.
Небо затянуло облаками, близится вечер, свежеет. Чувствую — зябко и пора уже двигаться. Но очень уж долгой и монотонной кажется предстоящая дорога. И я уже не странник прежних лет.
— Эй, мужичок, не подвезешь?
— Тпру-у! Отчего ж не подвезти, полезайте… Я и то гляжу, сидит человек у дороги, устал, верно, думаю… Оно и понятно, на возрасте уже, и вы, да и мы с лошадкой. Но мы поживем еще… Н-но, белогривая!
МАРГИНАЛИИ{60}
«Изучайте жизнь, а не книги!»
Но разве книги не та же самая жизнь? И даже плохая книга — факт, плохой факт.
В книгах все замешено гуще, все плотнее, чем в жизни. Это экстракт жизни. Ее избранные страницы: красота и величие жизни, пустота и пошлость жизни.
Надо только видеть все в правильном свете: не искать в плохой книге того, чего в ней нет, то есть хорошую книгу, — точно так же, как психологу бессмысленно искать хорошее в плохом человеческом экземпляре.
Даже худшие из книг ничуть не менее интересны, чем множество окружающих нас людей.
«Лучше уж изучать жизнь воочию, чем воспринимать ее по книгам». Куда как верно! Да только что мы увидим воочию и что почувствуем самостоятельно? За всем этим уже стоит книга. Любому нашему взгляду на жизнь уже предпослан книжный опыт, сам метод нашего постижения жизни — книжный. Партитура чужих чувств опережает наши чувства, чужое либретто прячется за нашими мыслями. Вычленить себя из прошлого, из окружения — да это геройство, будь оно и вправду возможно!