Важно четко отграничить образ.
Сам Ницще первым высмеял сверхчеловека: канатный плясун, тень Заратустры, обезьяна Заратустры. Он отделил себя резкой границей. Он сам выискивал слабые стороны своего идеала, выбивая почву из-под ног обвинителей. Он не замазывал их техническими приемами, но беспощадно устранял их.
Порок романтизма в том, что он не критикует сам себя. И когда он объявляет себя безграничным, то в действительности выглядит всего лишь бесформенным.
Неудачное в художественном отношении реалистическое произведение может во всяком случае иметь достоинство исследования человека или общества. И если его композиция нехудожественна, а нескладный стиль наводит скуку, то в нем можно найти хотя бы ценные заметы о человеческой психологии или общественных отношениях.
Напротив, неудачное в художественном отношении романтическое произведение совершенно ничтожно. Его темы, герои, фабула ни для кого не представляют подлинного интереса. Вместо конкретности мы находим в нем расплывчатость, вместо реальности — иллюзорность. Не в силах вызвать в нас этические или эстетические переживания, оно остается лишь бессмысленной словесной грудой.
Поэтому проблемы художественные в романтической литературе во много крат важнее, чем в реалистической. Первой необходим созидающий художник, вторая по крайности может обойтись и умелым ремесленником.
Чувство настолько связано с личностью и мгновением, что вне их сохраняется с трудом. Трудно истолковать его так, чтобы оно передалось во всей своей свежести кому-то в другой эпохе и в другой среде. Исчезнет кто-то, в ком чувство однажды расцвело словом — грозит исчезнуть и чувство, развеяться в воздухе, как аромат букета увядших роз.
Возможно, именно поэтому чувство наиболее устойчиво в фольклоре. Возникавшее постепенно, на протяжении времен, как коллективное творчество, оно сильнее всего противостоит иссушающему воздействию времени. Лишенное личностных оттенков, не отвечая ничьему настроению в отдельности, оно вместе с тем понятно достаточно значительному кругу людей.
Точно так же и в лирике устойчивей всего те чувства, которые наиболее примитивны с точки зрения формы и содержания и не обременены остро-индивидуальными оттенками.
Глубокие чувства время от времени испытывают все, и все-таки как мало великих поэтов-лириков. Похоже, это «тяжелейшее» из искусств. Мало здесь разума и литературной сноровки. Здесь требуется мгновенное, но полное погружение. Требуется порой забыть и о том, что ты поэт. Требуется порой пребывать где-то п о т у с т о р о н у, где-то в н и г д е.
Вспомним Ли Бо!
Вспомним Поля Верлена!
И еще вспомним Юхана Лийва. Как непритязательны его темы и как проста его поэтическая техника! Содержание — сколок с мысли, крупица чувства. Форма — детский лепет, запинки да заикания. И при всем том, как он сам жалуется, ему хватает усидчивости всего на три минуты. А мы не можем читать его без дрожи сердца…
Как часто у писателя форма поэтичней, патетичней или сентиментальней, чем избранная им тема. Как часто изменяет ему чувство меры, и тема хлябает в оправе чужой формы. Грешат против простого принципа Леонардо да Винчи: к чему величественные жесты при мелких чувствах и скромные движения при чувствах величественных.
Убогую мысль или чувство не возвеличишь словами. Прежде пусть будут высокими мысли и глубокими чувства, тогда найдутся и соразмерные слова. Слово само по себе — ничто.
Как часто поэтому, читая современную литературу, вспоминаешь «Лягушек» Аристофана, где Еврипид говорит Эсхилу: когда ты громоздишь словеса высотой с Парнас, это ты прекрасному учишь? Человеческим будет наш голос пускай!
Человеческим — то есть соразмерным теме.
Писателю предъявляются два требования: смотреть издалека и видеть вблизи, помнить о дистанции и сливаться воедино со своей темой. Это непримиримое противоречие объективного и субъективного в художественном творчестве. И все-таки надо осилить и его!
Пожалуй, лучшее предварительное условие для смягчения этого противоречия — промежуток времени, отделяющий автора от изображаемого.
«Я умею писать только по воспоминаниям, — говорит Чехов в одном частном письме, — и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре осталось только то, что важно и типично»{69}.
Именно такого проясняющего воздействия времени и не хватает обычно произведениям, изображающим современное общество и злобу дня. Легкое ли, тяжелое — все плавает на поверхности. Господствует фотография, типичного нет. Господствуют случайные штрихи, нет монументальной линии, характеризующей эпоху.