«Раскрыть людям себя и скрыть художника — вот к чему стремится искусство», — говорит Оскар Уайльд в предисловии к «Дориану Грею»{80}. Великая мудрость заключена в этих словах, пусть даже сам автор в жизни тоже грешил против этого правила.
Бог поступил мудро, запретив якобы смотреть себе в лицо. В противном случае он ни для кого не был бы богом. Знакомство с личностью любого автора, пусть самой идеальной, непременно отбрасывает какую-то смутную тень на его произведения. О них уже невозможно судить вполне беспристрастно и объективно, они обрели некий человеческий привкус. А наслаждаясь писателем, хочешь, чтобы он был сродни богу, которого ты никогда не видел, но который владычествует над тобой.
Когда ребенком Карл Черни{81} увидел Бетховена, бородатого, растрепанного, в жилете и брюках из козьих шкур, то подумал, что перед ним Робинзон Крузо. И, после, полагаю, он уже всю свою жизнь так и не мог насладиться величием Бетховена: ему всегда мешало воспоминание о немного забавном дикаре.
Мальчишкой я восторгался вещами одного из старших наших поэтов. И судьбе угодно было, чтобы именно он стал первым увиденным мной в жизни писателем. Было это в деревенском трактире. На полу сидел человек средних лет, держа в обеих руках по стопке водки, и гремел: «Выкупайте, тогда будет вам стих, на кого хотите!» Вокруг, отпуская тяжеловесные шуточки, реготала гурьба мужиков. Мне сказали, что это и есть известнейший наш поэт того времени…
В отчаянии я вжался лицом в угол. На всю жизнь запомнился мне этот человек.
В наследии каждого писателя нужно видеть две стороны: то, что противостоит губительному воздействию времени, и то, что выткалось прямо из этого времени и с его уходом утратит свое значение. И как часто вторая сторона гораздо обширней первой. Позже бывает порой трудно понять, почему талант, осознающий свою силу, вообще тратил энергию на подобные случайные задачи, решение которых ничего не прибавляет, а скорее вредит ему. И однако это саморасточительство продолжают даже те, кто вполне его осознает.
Эту случайную работу диктуют прежде всего будни и материальное положение автора. Более важным мотивом может быть стремление жить пусть даже самыми заурядными интересами общества. Это может и реально помочь писателю оставаться в органичном единении с настоящей жизнью и ее сокровеннейшей сутью. Тогда у него был бы заслон от артистически-эстетствующего мировосприятия.
И в конце-то концов — разве знает всякий раз сам писатель и его современники, что действительно важно, а что случайно! Известно ведь, что Сервантес до конца дней своих высоко оценивал собственные драматические сочинения, тогда как «Дон Кихот» был задуман всего лишь как ехидный памфлет на одну из нелепиц того времени. Вот и Рабле написал «Гаргантюа» только для того, чтобы вызволить издателя из затруднительного материального положения, в которое вверг его своими же учеными сочинениями. Сам он ставил последние несравненно выше — а что известно о них теперь?!
Несчастье писателей небольших зачастую не в том, что они слишком малы, а в том, что они хотят быть больше, чем они есть на самом деле. В этом трагедия перенапряжения.
Я верю, что в любом человеке есть задатки для художественного творчества. Не бывает людей, которые, говоря теоретически, не годились бы в художники. Для этого не нужно бог знает какого образования, исключительного жизненного опыта, не нужно даже специальной технической подготовки. Не должен писатель являть нечто новое и неожиданное. Для искусства достаточно и самых скудных знаний, жизненных замет, которые есть у каждого из нас. Искусство лишь в том, чтобы найти свой сад и возделывать его в меру своих сил.
Талант — умение видеть границы этого поля. Талант не безграничен и «работает» только в определенных границах. За ними начинается дилетантство и симуляция.
Наше время выдвинуло трех великих автодидактов, писателей со скудным начальным образованием: Максима Горького, Джека Лондона и Кнута Гамсуна{82}, произведения которых еще долго будут озадачивать профессоров эстетики.
Было бы ошибкой безоговорочно осуждать дилетантство в искусстве, то есть дилетантство как любительство без всякого налета предосудительности. Дилетантов несомненно больше, чем творческих натур, но они по крайней мере являют собой обширную почву, на которой произрастают таланты.
Дилетантов в искусстве можно сравнить с учеными, которые хотя и не обогащают своими исследованиями науку, зато повышают уровень культуры.