«Верно, кусок льда упал», — подумала она, но на всякий случай прислушалась. И тут из глубин донеслось грозное рычание.
— Боженька, сыночек, дух святой! — взвизгнула Ану и отпрянула. Головой она ударилась об ушат, с которым подоспели Леэна и Йоозеп.
— Смилуйся, господи, — кричала она, обхватив голову обеими руками. — Светопреставление!
— В чем там дело? — спросил Йоозеп, который за хрустом снега ничего не слышал.
— Ох, господи, ох, Иисусе! Спаси нас, грешников! Ох, агнец божий!
— Да в чем дело-то?
Но тут из колодца вновь донесся громкий плеск и рычанье. Ушат со стуком свалился.
— Светопреставление! — вопила Ану. — Дьявол разорвал оковы! Сейчас вылезет и проглотит весь мир! О, божеская милость! О, троекратный кровавый договор!
До этого все стояли в оцепенении. Теперь Ану понеслась к бане, а Леэна — на пригорок, к дому. Душераздирающим воплем Ану перепугала своего мужа.
— Что такое? — вскрикнул Мадис, вскинувшись на постели.
— Ох, святый дух, святый крест святый агнец!
— Какой агнец, какой крест?
— Сатана вырвался! Конец света на дворе! О, божеская милость!
— Какой конец света, что за ахинея?
— Фу, какие слова говорит. За окном уже вон ангелочки поют, а он все ругается! О господи, о господи!
— Ангелы? Неужто ангелы? — оторопел Мадис. — Ну-ка, дай сюда мои сапоги.
Но пока Ану стягивала сапоги, Мадис босиком, в одном исподнем, выскочил во двор. К колодцу уже сбежались люди из хозяйского дома.
— Неужто дьявол? — сокрушалась хозяйка. — Неужто вырвался?! Спятил он, что ли?
— Домовой… — бормотала бабушка, — не иначе как домовой.
Она тут была самой старшей и знала наверняка. Боже праведный, конца-края нет той нежити, которая маяла ее в жизни.
— Кто его знает, — раздумывал Андрес. — Теленок какой-нибудь в колодец свалился, а они тут…
— Теленок, как же! — закатилась бобылиха. — Теленок! Скажу я тебе, хозяин, перед ликом судного дня: сам ты теленок, коли так говоришь. Да откуда тут теленку взяться? Я же видела, какой там лешак: глазищи — фонари, зубья, как у грабель, а когтищи… Прости господи, агнец божий! — вскрикнула она вдруг. Ибо в этот самый миг из колодца снова донесся омерзительный вой и плеск, словно надвигалось половодье. Лица у всех вытянулись.
— Реэт, Реэт! — закричал хозяин Андрес. — Сбегай принеси молитвенник!
Вскоре книга была доставлена. И поплыл в предрассветной полутьме, зазвучал жалостный псалом — в сопровождении еще более жалостного воя лешего:
С каждым стихом нечистый становился все тише и тише. А когда умолкли поющие, все смолкло и в колодце.
Только теперь набрались они смелости посветить в колодец и заглянуть вглубь. Чахлый огонек едва высветил верхние венцы. Тогда спустили в ведре жестяной фонарь. Он светил, как тусклая луна сквозь сероватый туман: чернели стены, внизу поблескивала темная вода.
— Сгинул, — торжественно провозгласила бабушка. — Не стерпел божьего слова.
Все вздохнули, будто от тяжелого бремени избавились. И снова поплыло в утренней тишине:
Разгар утра. Посреди двора в штанах из чертовой кожи стоял Андрес, и вид у него был озабоченный. Он чесал в затылке и бормотал:
— Кто его знает, случится чего или не случится… А так-то все стадо без питья околеет… И кто ж его знает, случится чего или не случится…
Он еще постоял в раздумье и наконец распорядился:
— Леэна, ну-ка ставь котел на огонь, неси снег и давай его растапливать.
Потом он подошел к колодцу и перегнулся через сруб: «В лицо-то небось не бросится», — подбадривал он себя. Однако в колодце ничего, кроме чернеющей воды, не увидел.
После обеда к ним зашла тетушка с Сирпику. Она приятельствовала с саарикуской хозяйкой и прочила Леэну в жены своему сыну. Ей тут же поведали, какая в Саарику приключилась беда.
— Что ж вы, так и не решаетесь брать воду из колодца? — заключила тетушка.
— Так оно и есть, сестричка, господи спаси! — вздохнула Реэт.
— Ох, да ведь нечистые воду не портят, — защебетала тетушка. — Помню, я еще совсем девочка была, лет пятнадцати, так вот и нас такой одолевал. Вот уж побесновался, все горшки с молоком, все мешки с мукой, — все облазил, только пыль столбом стояла. Мы тоже тогда из амбара ничего не хотели брать. Боялись, кто его знает, какая зараза привяжется. Только ведь, сестричка, нужда и не то заставит! Делать нечего, пришлось есть то, куда он свой нос совал. И ничего! Ничегошеньки, все были живы-здоровы, как пташки небесные.