А Леэни все спешила и дрожала от возбуждения. Одна только радость — Видрик ждет ее хлеб с маслом — несла девочку. Ей казалось даже, что он сам попросил: Леэни, знаешь, я такой голодный, такой голодный… И будто она на это беззаботно обронила: я могу, конечно, принести чего-нибудь… просто из жалости…
Вот уже и ручей замелькал.
Видрик все так же сидел на берегу. Он при самой искренней поддержке Эку бранил чертяку-окуня, который отъел кусок лески и теперь, исполненный сатанинского ехидства, дразнил его с прежней настырностью. Видрик ясно видел, как рыба ходит вокруг наживки, поддает хвостом поплавок, и умей она смеяться — из воды донесся бы дьявольский хохот.
Лишь на мгновение в глазах Видрика сверкнула радость при виде хлеба. Он взял его, кусок отломил собаке, сплюнул в воду и только потом начал жадно есть.
Леэни села рядом и, не отрываясь, смотрела ему в рот. Ах, как он ел! Словно всю жизнь не видел ничего, кроме мякинного хлеба да водянистой картошки. Или словно три дня маковой росинки во рту не было.
Девочка раскраснелась, уши горели. Бедный, бедненький Видрик! Совсем как тень, все в думах да мечтах. Такой он озабоченный и одинокий. И почему они были так далеки друг от друга! А как хорошо было бы делиться всеми мыслями, настроениями! Пусть он не думает, что Леэни не достается от жизни, что у нее нет забот. Ее тоже никто не понимает и не догадывается, как тоскует ее сердце!
А сейчас это сердце колотилось так, словно хотело выскочить из груди.
А-ах… И Леэни дрожащей рукой бережно обняла Видрика поверх его драной куртки и мягко преклонила голову ему на плечо… А-ах… Теперь лучше помолчать, иначе разорвется грудь, иначе разобьется сердце.
В темнеющих глазах лоскутки неба, красной горы и черной воды, в груди — стыд и отчаяние, Леэни приникла к нему, не в силах унять дрожь.
Сейчас случится что-то необыкновенное, что бывает только в сказках. Оно свершится, как свершается по весне прилет лебедей, как в одну ночь покрывается цветами черемуха.
Голубые стрекозы сновали по-над ручьем, и зеленая лягушка, примостившись на листе кувшинки, смотрела на солнце прижмуренными глазами.
А Видрик ничего не замечал. Он жевал, глотал, сильно наморщив лоб. А когда проглотил последний кусок, невозмутимо насадил на крючок нового червяка и забросил удочку, будто ничего не произошло.
У Леэни от бессилия опустились руки.
Ох, голова раскалывается! В груди словно огнем жжет, а в глазах темно.
Она закрыла лицо руками, и слезы незаметно потекли между пальцами, сперва еле-еле, потом все сильнее и сильнее. И она вдруг зашлась в отчаянном рыдании.
Видрик обернулся к ней:
— Ты чего это?..
Леэни упала ничком, слезы ручьями бежали по ее щекам, и она жалобно простонала:
— Видрик… ты… не любишь меня!
Но в это самое мгновение Видрик цыкнул:
— Тс-с! Клюет!
Уда выгнулась, и из воды, сверкнув на солнце чешуей, выметнулся на берег крупный окунь. Видрик цапнул его за жабры и хватил оземь так, что берег загудел. А пес прыгал вокруг рыбины в пляске индейцев, со слезами радости в седой бороде.
— Зар-раза! — торжествовал Видрик. — Кого дразнить вздумал! Вообразил, что умней тебя и на свете нет! Ничего-то ты не понимаешь! Гляди, Леэни, какой злющий!
Но Леэни уже ничего не видела. Глаза заволокло слезами. Медленно шла она по тропинке к дому, так медленно, словно вмиг состарилась и радость жизни навеки покинула ее сердце.
Вот опять зеленеющие поля и макушки деревьев в синем небе. И снова она в саду.
Белым-бела земля от опавших лепестков черемухи. Ими усыпана одежда и локоны кукол.
И снится куклам сон:
Звон бубенчиков в воздухе. Ах, это скачут принцы! Они мчат вверх по склону к замку, плащи за плечами, словно орлиные крылья. Музыканты идут следом с непокрытыми головами, русые волосы увенчаны васильковыми венками. И каннели бряцают гимны любви под дробь конских копыт.
Настежь распахиваются ворота, и въезжают принцы. Красные перья их сдернутых шляп метут землю. И один из них, преклонив колена, спрашивает:
— Так вы и есть заколдованные принцессы?
И застенчивым шепотом они отвечают:
— Мы…
Но — ах, почему они вдруг отворачиваются с насмешливой улыбкой?
— Барышни, да взгляните вы в зеркало!
Внизу, на дороге из замка, искры летят из-под копыт, и каннели стенают, вызванивая новые гимны любви.
А-ах! Солнце опалило принцесс, и стали они чернокожими, как арапчата.
Леэни упала перед куклами на колени.
Слабый ветерок скользнул по верхушке черемухи, и облетели последние цветы. Последние — вот уже ни одного и не осталось. Сумрачно стояли темно-зеленые деревья. А земля под ними белела, словно тихим зимним вечером. И на белом этом ковре стояла на коленях девчушка с увядшей гвоздикой в волосах, и грудь ее содрогалась от боли, как содрогается сердце жертвы, которое горит где-то на небесном алтаре и которое отвергли боги.