На это принцесса звонко рассмеялась. Ванна зазвенела эхом, как купол храма при звоне молитвенного колокольчика.
Когда его преосвященство удалился, принцесса восстала из ванны. Душистые струйки, синеватые, розовые, зеленоватые, побежали из сталактитов. Они обтекали тело принцессы туманными радугами, позволяя лишь догадываться об их близости.
Потом мадам Пимпа укутала принцессу в простыни и уложила на диван. Послышалась тихая музыка, звуки которой на миг смежили глаза принцессы. Когда она их открыла, Дорина отвела портьеру с двери будуара.
То был овальный зал с золотисто-желтыми обоями на стенах. Вдоль стен стояли столики в стиле рококо, уставленные флаконами духов, в которых, как в люстрах, преломлялись солнечные лучи. Лишь изысканнейшие букеты смогли бы сравниться с расцветкой пудрениц, уложенных в пирамиды.
Между окнами висели несколько рисунков Обри Бердсли — облачение Венеры из «Under the Hill»{20} — полные божественных анахронизмов.
Принцесса вступила в зал в красных сафьяновых туфельках, в кремовой мантии, не скрывавшей, однако, ее безупречного сложения.
По обе стороны ее стула у трюмо ожидали Фантеска и Смеральдина, а рядом — вереница манекенов в невиданных доселе туалетах.
Было здесь белье цвета бедренца, настолько воздушное, что не распадалось, кажется, только чудом. Были нежнейшие чулки из стеклянного волокна, кончавшиеся наверху как бы чашечками цветка. И туфельки, отделка которых блистала такой выдумкой, какой тщетно требовать от человеческого воображения.
Началось одевание, исполненное внутренней страсти и внешней грации.
Обе камеристки буквально светились восторгом. Само вдохновение двигало их проворными пальчиками, воплощавшими самые дерзкие идеи. Творческий дар вкупе с глубоким знанием контрапункта облачения являлся здесь полней, чем когда бы то ни было прежде.
Сам туалет длился три часа, и к концу его принцессе было двадцать лет, поэтому некоторые детали пришлось подправить сообразно ее возрасту.
И когда настал черед Труффальдино начать сложнейшую прическу, из другой двери появились двое посторонних: ученый Плюсквамдотторе и поэт Лелиан.
Плюсквамдотторе был в завитом парике и больших очках в черной оправе. В разговоре он то и дело тыкал перед собой длинным ногтем указательного пальца правой руки.
Лелиан был невысокий старичок, его полысевшую голову словно лавровым венком обрамляли кудряшки. В руке он держал большую суковатую палку.
Чем-то он напоминал того стихотворца, который тысячу лет назад{21} утонул в Желтой реке, а чем-то — автора божественной «Sagesse»{22}. Нос у него, как, вероятно, и у них, был багровым.
Принцесса дружески кивнула гостям, тряхнув волосами, распушенными, как белый венчик одуванчика.
Они расположились на золоченых табуретках у окна и начали беседу.
Поэт, как всегда, был косноязычен. Он не находил нужных слов, заикался, запинался на каждой фразе, как человек, не владеющий прозой. Потом он вовсе растерянно умолк и только ритмично постукивал тростью по полу, словно отбивая стихотворный ритм.
Зато Плюсквамдотторе был красноречив. Он говорил о высокой науке, громко, отчаянно жестикулируя, основательно уснащая свою речь фразами на мертвых языках. Ему были ведомы все тайны астрологии, а его существо было пропитано алхимией. Он готов был составить гороскоп всему человечеству, превратить свинец в золото, а при желании — золото в свинец.
Но сегодня он сильно позабавил принцессу своей непримиримой ненавистью к доктору Спаккаструммоло. Он пришел просить, чтобы принцесса отправила этого шельму, этого шарлатана на костер или по крайней мере в изгнание. Он даже гороскоп Спаккаструммоло подготовил, который со всей очевидностью указывал на пламя.
Принцесса смеялась до изнеможения, так что Труффальдино со своими щипцами приходилось чуть ли не джигу отплясывать вокруг ее дергавшейся головы.
И все же желание ученого не было исполнено. А вот поэту принцесса велела вручить кошель для уплаты трактирных долгов. Как раз об этом и думал пиит, отстукивая ритм своих стихов.
Прическа, которая заняла бездну времени, иногда до неузнаваемости меняла голову принцессы. Волосы взлетали, как пламя на ветру, свивались в клубок, раздваивались рогами по обе стороны головы. Однако же результат этой сложной работы был предельно прост и изящен. По обеим щекам ниспадали нежными завитками локоны, украшенные двумя живыми цветками, аромат которых усиливали изящные духи.