Двери балагана были распахнуты, под стать вратам в ад. Одни шуты выкрикивали что-то на авансцене, гремели колокольцами и дули в дудки. Другие сновали в толпе, зазывая посетителей, отчаянно переругиваясь между собой.
Мимы и гистрионы давали представления. По натянутому через улицу канату шел акробат, ноги его в свете огней казались окровавленными. Жонглеры плясали между пиками и насвистывали при этом, точно птицы. Индусу отрубили голову, а он взял ее под мышку и пошел. Пожиратели огня заглатывали пламя, а сзади у них шел дым.
Рядом выступал доктор Фауст с еще большими чудесами. Он появлялся с чертом, которого звали Мефистофель, и приказывал ему превращаться по очереди то в пуделя, то в очаровательную женщину. Пуделя он звал Престидижитатором, женщину — Еленой Прекрасной.
В сторонке выхвалялись капитан Кокодрильо, Кукуруру и Бонбардон в шляпах с необъятными полями и мечами такой длины, что они мешали ходить. Их макаронические речи были малопристойны, а голоса гремели, как гром в грозу. Но они бежали, как безумные, едва доктор Буцефалус нацелился в них огромнейшей клистирной трубкой.
Народ дышал тяжело и потно, не спеша развязывать мошну и норовя посмеяться там, где подешевле. Люди грудились возле палаток, где торговали колбасами, макаронами и пивом, пожирая их глазами и зубами.
Стражники гнались за ворами, кулаками прокладывая себе дорогу. Женщины жалобно повизгивали в руках солдат, их груди были сплюснуты толпой как лепешки. Вопили нищие, выставляя свои болячки и язвы, как драгоценнейший товар.
Сначала благородные господа и разбойники двигались вместе. Они пили вино, по вкусу напоминавшее яд. Они ввязывались в фантастически омерзительные потасовки. И пьянели от того и от другого.
Лелио и Спавенто дель Инферно обрели друг друга. Они в обнимку сидели у трактирных стоек, изливаясь в сходных разочарованиях. Лелио на груди разбойника жаловался на те страдания, которых он натерпелся от добродетельной Амариллис. А Спавенто проклинал свою Розу, лживую, как эпитафия. Но в какой-то корчме им повстречались две маркитантки. Груди — что твои Вавилонские башни. И несчастные влюбленные утешились.
Леандро и Матаморос пошли на отчаянно смелый штурм. Они захватили целиком веселый дом. А когда атаковали их, они отбивались подушками, винными бочонками и голыми женщинами. Пух и перья из разодранных подушек реяли вокруг будто пороховой дым над полем битвы. В этом дыму они и пропали.
Принц и Термигисто блуждали в портовых закоулках. По границе тьмы и света текли запахи дегтя, корицы и шафрана. Вдруг черная вода разверзлась у них под ногами. Нож сверкнул во тьме, кто-то скрылся в волнах, а кто-то затянул песню. С кораблей, стоящих в гавани, доносились звуки музыки, пляски.
Они повернули обратно к трактирам. Пламя факелов осветило их ужасные лица. Облик принца изменился до неузнаваемости. Он смеялся во всю глотку, и во рту чернели дыры от недостающих зубов. Борода свалялась в черный клок.
В скопище народа он беспрестанно менял костюмы и маски. Он был цыган и арап, моряк и палач. От одной группы он переходил к другой. Его дружба и вражда не ведали границ.
В каком-то портовом кабаке они встретили знакомых.
Это был патер Бенедиктиссимус в маске, которая скрывала его целиком. Лорд Байрон находился там при исполнении служебных обязанностей в двух масках — одна на глазах, другая — на подбородке. А поэт Лелиан маскировался лишь тем, что держал на коленях молоденькую цыганку.
То было прелестное рандеву представителей власти и церкви, мира поэзии и разбоя!
Их беседа, заполнявшая паузы между выпивкой, дружескими объятиями и драками, была возвышенной и остроумной. Одной рукой подняв кубок с вином, а другой обнимая девушку, Лелиан читал сонет об исподнем принцессы, который так и не был исполнен утром.
То была великолепная поэзия! Особенно апофеоз — две последние строки — описание панталон гермафродита, в неточных рифмах которого крылось так много извращенности и в то же время глубоких нравственных устоев.
Ситуация и окружение становились все невероятней. Принц был уже словно в нескольких местах сразу. Его алчущая душа поглощала лица, огни и движения. Натурализм расцветал вокруг него и в нем самом.
В какой-то харчевне они угодили в перепалку, не имея представления о ее причинах. Они махали шпагами и табуретками. Кровь лилась вперемешку с красным вином.
Поймав царапавшегося, как кошка, Пьеро, Термигисто стал вертеть его за ноги, на манер пращи, и орать страшным голосом:
— Я Тер-р-рмигисто! Я всемирный изувер, плод землетрясения и молнии, сородич смерти, головорез из головорезов! Берегись, кому жизнь дорога!