Так всегда бывает сначала: прилетает свет и кружит вокруг нее, и дает себя погладить, как лошади старого Бахти. Только эти лошади еще больше и еще ласковее, и они сразу идут к ней, как будто она их хозяйка.
Они приходят из глубины неба, они скачут с горы на гору, скачут над городами, скачут над реками и совсем не цокают копытами, лишь чуть слышно шелестят шелковистыми гривами.
Крошка-Крестик любит, когда они к ней приходят. Они ведь приходят только к ней, чтобы дать ответ на ее вопрос, наверное, потому, что она одна их понимает, она одна их любит. Другие люди пугаются и пугают их, поэтому они никогда не видят лошадей из синевы. Крошка-Крестик зовет их ласково, тихонько, нараспев, ведь лошади с неба такие же, как лошади на земле, и тоже любят ласковый голос и пение.
Лошадки, лошадки,
небесные лошадки,
унесите меня с собой в небо,
унесите меня с собой в небо,
небесные лошадки.
Она поет «лошадки», чтобы они не обиделись, вдруг им не очень приятно будет узнать, что они огромные.
Так бывает сначала. А потом приходят облака. Облака совсем не такие, как свет. Облака не ласкаются спиной и животом о ладошки, потому что они до того легкие и непрочные, что могут от прикосновения потерять свою шубку и разлететься пухом, как корзиночки хлопка.
Крошка-Крестик хорошо знает их. Она знает, что облака боятся рассыпаться и растаять, поэтому даже дышать старается пореже и выдыхает коротко, как собака, которая долго бежала. От этого холодно в горле и в груди, и она сама становится слабенькой и легкой, как облачко. Вот тогда и приходят облака.
Сначала они вытягиваются и сбиваются в стаи высоко над землей, заслоняют солнце, и тени от них скользят по иссохшей земле и по лицу Крошки-Крестика.
По почти черной коже ее щек, лба, век, рук скользят тени, гасят свет, ложатся холодными пятнами, пустыми пятнами. Это — белизна, цвет облаков. Старый Бахти и школьный учитель Яспер говорили Крошке-Крестику, что белизна — цвет неба, цвет соли, цвет облаков и северного ветра. А еще это цвет костей и зубов. Снег холодный и тает в руке, ветер холодный, и никто не может его поймать. Соль жжет губы, кости мертвы, зубы точно камни во рту. Все это потому, что белизна — цвет пустоты, ведь после белого ничего больше нет, ничего.
Облака — они такие. Они так высоко, приходят из такой дали, из самого сердца синевы, холодные, как ветер, легкие, как снег, и непрочные; они приходят бесшумно, тише мертвецов, тише детей, когда те ходят босиком по скалам вокруг деревни.
Но они любят приходить к Крошке-Крестику и совсем ее не боятся. Они знают, что Крошка-Крестик тоже любит тишину. Знают, что она их не обидит. Пышные облака подплывают к ней, окружают ее, она чувствует их ласковую прохладу, миллионы капелек увлажняют ее лицо и губы как ночная роса, и она слышит нежный-нежный шорох вокруг и снова поет, для них, для облаков:
Она поет «облачка», но знает, что они очень-очень большие, потому что их прохладная шубка окутывает ее и прячет от солнечного тепла так надолго, что она начинает дрожать.
Когда с ней облака, ее руки двигаются медленно-медленно, чтобы не испугать их. Здешние люди не умеют разговаривать с облаками. Слишком много от них шума, слишком много суеты, потому-то облака и живут высоко в небе. Медленно-медленно поднимает Крошка-Крестик руки к лицу и прижимает ладошки к щекам.
А потом облака уходят. Уплывают далеко-далеко, туда, где у них дела, за горы, за города. Они плывут к морю, туда, где всегда синева, чтобы пролиться дождем, потому что это они любят больше всего на свете: дождь над бескрайней синевой моря. Море, говорил старый Бахти, это самое прекрасное место на свете, место, где все синее-синее. "В море много разной синевы", — говорил старый Бахти. "Разве может быть синева разной?" — спросила Крошка-Крестик. — "Может-может, синева бывает разная, как питьевая вода, которая наполняет твой рот и стекает в желудок, бывает то холодная, то теплая".
Крошка-Крестик ждет и других небесных жителей. Она ждет, когда к ней придут запахи травы и огня, золотая пыльца, что танцует кружась на одной ножке, и птица, что коротко кричит один раз, задевая ее лицо крылом. Они всегда приходят, когда она здесь. Они совсем ее не боятся. Они слышат ее вопрос, всегда один и тот же: про небо, про его цвет, и подлетают так близко, что она чувствует, как движется воздух в ее волосах и ресницах.
А еще к ней приходят пчелы. Рано-рано вылетели они из своих ульев внизу, в долине. Они облетели все цветы в полях между каменных глыб. Пчелы хорошо знают цветы, они носят их пыльцу на лапках, и тяжесть тянет их книзу.
Крошка-Крестик слышит, как они летят, всегда в один и тот же час, когда солнце стоит высоко-высоко над иссохшей землей. Она слышит, как они летят со всех сторон сразу, потому что летят они из небесной синевы. Тогда Крошка-Крестик роется в карманах своей курточки и достает крупинки сахара. Крылышки пчел трепещут в воздухе, их звонкая песня взмывает в небо, отражается от скал, касается ушей и щек Крошки-Крестика.
Каждый день в один и тот же час прилетают пчелы. Они знают, что Крошка-Крестик их ждет, они тоже любят ее. Их десятки, они летят со всех сторон, создавая свою музыку в желтом свете. Они садятся на раскрытые ладошки Крошки-Крестика и с жадностью едят сахарные крупинки. Садятся на ее лицо, щеки, губы, ползают по ней тихонько, и от прикосновений их легких лапок становится щекотно и хочется смеяться. Но Крошка-Крестик смеется не слишком громко, чтобы не напугать их. Пчелы жужжат в ее черных волосах, возле ушей, поют свою монотонную песню про цветы и травы, про все цветы и все травы, на которых они побывали сегодня с утра. "Слушай нас, — говорят пчелы, — мы видели много-много цветов там, в долине, мы долетели до самого ее края, потому что нас нес ветер, а потом вернулись, перелетая с цветка на цветок". "А что вы видели?" — спрашивает Крошка-Крестик. "Мы видели желтые подсолнухи, пурпурный чертополох, цветок око-тильо, похожий на змею с красной головкой. Мы видели большой лиловый цветок кактуса-питайи, кружевные цветочки дикой моркови, бледные цветы лавра. Мы видели ядовитые цветы крестовника, пышные цветы индиго, легкие цветочки красного шалфея". — "А что еще?" — "Мы долетели до самых далеких цветов, до тех, что сияют на грозе пчел — диких флоксах, мы видели алую звезду мексиканского мака, огненное колесо, молочный цветок. Мы пролетали над агаритой, пили нектар тысячелистника и росу лимонной мяты. Мы летали даже к самому прекрасному цветку на свете, к тому, что расцветает высоко в горах над саблевидными листьями юкки и цветом бел точно снег. Все эти цветы для тебя, Крошка-Крестик, мы принесли их тебе в знак нашей дружбы".