– Все равно – никак не соображу, что из этого выбросить.
Думаю, видок у меня был мрачноватый, потому что отец сказал:
– Знаешь, кончай-ка жалеть себя. Мне тоже несладко – придется расстаться с трубкой, а это ох как нелегко, можешь мне поверить.
– Почему? – спросил я. – Трубка же легкая!
– Потому что на Ганимеде табак не выращивают и не импортируют.
– Да-а. Слушай, Джордж, в общем-то у меня все на мази, только вот аккордеон… Больно он тяжелый.
– Хм… Надо попробовать подвести его под графу «предметы культуры».
– Чего?
– Прочти первую строчку. Предметы культуры не входят в число личных грузов. Они считаются достоянием колонии.
Мне и в голову не приходило, что я обладатель культурных ценностей.
– Вряд ли это выгорит, Джордж!
– А ты попробуй, что ж сразу руки-то опускать!
Вот так и вышло, что через два дня я выступал перед советом по науке и культуре, пытаясь доказать им, что представляю собой культурное достояние. Для начала я сбацал им «Индюшку в соломе», потом опус 81 Неру, увертюру из «Зари XXII века» Моргенштерна в переложении для гармоники, а под занавес вжарил «Зеленые холмы Земли».
Меня спросили, нравится ли мне играть для публики и вежливо сказали, что сообщат о решении совета… А через неделю я получил письмо с предписанием сдать аккордеон в контору, ведающую грузами. Ура! Я таки действительно «культурное достояние»!
За четыре дня до старта отец пришел домой раньше обычного – он закрыл свою контору – и поинтересовался, можем ли мы позволить себе что-нибудь вкусненькое на обед: у нас, дескать, будут гости. Я ответил, что все о’кей, мы даже вернем часть пайка перед вылетом.
– Сынок! – смущенно сказал отец.
– Чего? То есть – да, Джордж?
– Помнишь, что говорилось в брошюре про семьи?
– Конечно.
– Ты был абсолютно прав, но я тогда не решился тебе сказать. Теперь хочу признаться: завтра я женюсь.
В ушах у меня зазвенело. Я не смог бы удивиться больше, если бы он меня ударил.
Я стоял и тупо смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. Потом выдавил:
– Но, Джордж, это невозможно…
– Почему, сынок?
– А как же Анна?
– Анна умерла.
– Но… Но…
У меня не было слов. Я влетел в свою комнату, заперся и плюхнулся на кровать, пытаясь собраться с мыслями.
Отец подергал за ручку, постучал в дверь, окликнул меня. Я не ответил. Он подождал немного и ушел. Я не встал с постели. Кажется, я ревел – не из-за отца, нет. Ревел, как после смерти Анны, когда не мог заставить себя поверить, что больше не увижу ее. Что больше никогда она не улыбнется мне, не скажет:
«Расти большой, Билли».
Я вытягивался в струнку, а она с гордостью смотрела на меня и гладила по плечу.
Как он может? Как может он привести какую-то женщину в дом Анны? Я встал, посмотрел на себя в зеркало, включил игольчатый душ и сильный массаж. После этого мне полегчало, только в животе как-то странно посасывало. Массажер выколотил из меня всю пыль, обдул ветерком и со вздохом затих. Пока он жужжал, мне все казалось, что я слышу голос Анны, но скорее всего он звучал у меня в голове.
Она говорила: «Расти большой, сынок».
Я оделся и вышел из спальни.
Отец уродовался над обедом – в буквальном смысле слова. Он умудрился прижечь большой палец в печке – только не спрашивайте меня как. Все, что он наготовил, кроме салата, пришлось вышвырнуть вон. Я вытащил продукты и молча принялся за стряпню. Отец тоже не говорил ни слова. Стол я накрыл на троих. Джордж наконец раскрыл рот:
– Поставь, пожалуйста, еще прибор, Билл. Видишь ли, у Молли есть дочь. Я выронил вилку.
– Молли? Ты имеешь в виду миссис Кеньон?
– Да, а разве я тебе не сказал? Ах да, ты же не захотел слушать. Старая знакомая, значит.
Она работала у отца чертежницей. Дочку ее я тоже видал – двенадцатилетняя пигалица. То, что невестой отца оказалась миссис Кеньон, меня совсем доконало. Почему-то мне показалось это верхом неприличия. Черт, эта лицемерка ведь была на похоронах Анны и даже имела наглость поплакать!
То-то она так суетилась вокруг меня, когда я заходил к отцу в контору. Небось давно уже положила глаз на Джорджа.
Я ничего не сказал. Что тут скажешь?
Когда они пришли, я вежливо поздоровался и слинял на кухню под предлогом готовки. Странный это был обед. Отец и миссис Кеньон разговаривали друг с другом, я что-то отвечал, когда ко мне обращались. И толком ничего не слышал. Меня заклинило на мысли – как он мог это сделать? Пигалица пару раз попыталась ко мне привязаться, но я быстро поставил ее на место. После обеда отец предложил всем вместе сходить в кино. Они ушли, а я отговорился необходимостью собрать вещи.
Голова у меня трещала от мыслей, но с какой стороны я ни пытался посмотреть на это дело, лучше оно не становилось.
Сначала я решил, что не поеду на Ганимед, если они тоже туда намылились. Отцу придется заплатить за билет, но я заработаю и верну ему деньги – от них мне ничего не нужно!
А потом меня вдруг осенило, почему отец решился на женитьбу. И от сердца чуть-чуть отлегло. Но не совсем. Больно уж высока цена.
Отец вернулся поздно и без гостей. Постучал ко мне, открыл дверь, вошел в комнату.
– Ну, сынок?
– Что «ну»?
– Билл, я понимаю, что ты ошарашен, но ты привыкнешь.
Я рассмеялся, хотя мне было совсем не до смеха. «Привыкнешь»! Может, он и забыл об Анне, но я-то не забуду. Никогда.
– А пока, – продолжал отец, – я прошу об одном: веди себя прилично. Надеюсь, ты понимаешь, что вел себя по-хамски, только что в лицо им не плевал?
– По-хамски? – изумился я. – Я же приготовил им обед! Я был с ними вежлив.
– Да, вежлив. Как судья, объявляющий приговор. И не менее дружелюбен. Надо было наподдать тебе слегка, чтобы вспомнил, как себя ведут порядочные люди.
Думаю, на моем лице было написано, насколько я с ним не согласен.
– Ладно, что было, то прошло, – сказал Джордж. – Забудем. Поверь мне, Билл, со временем ты поймешь, что я правильно решил. А пока я прощу – веди себя по-человечески. Я же не призываю тебя бросаться к ним на шею, просто будь приветливым и дружелюбным, то есть будь самим собой. Ты постараешься, да?
– Попробую. Отец, а почему ты решил преподнести мне это сюрпризом?
– Я был не прав, – смутился он. – Наверное, мне хотелось избежать неприятных сцен: я знал, что ты заклеймишь меня как предателя.
– Но я бы смог понять, если бы ты объяснил. Я знаю, почему ты решил жениться…
– Вот как?
– Мне сразу надо было сообразить, когда ты упомянул об условиях в брошюре. Ты женишься, чтобы мы могли улететь на Ганимед…
– Что?!
Я растерялся.
– Но… это так, верно? Ты же сам говорил. Ты сказал…
– Я не говорил тебе ничего подобного! – Отец замолчал, набрал в грудь воздуха и тихо продолжил: – Билл, наверное, у тебя могло сложиться такое впечатление… Хотя это не делает мне чести. А теперь запомни раз и навсегда: мы с Молли решили пожениться вовсе не затем, чтобы эмигрировать. Мы эмигрируем, потому что решили пожениться. Может, ты еще слишком мал, чтобы понять, но я люблю Молли, а Молли любит меня. Если бы я захотел остаться здесь, она осталась бы со мной. Но поскольку я хочу уехать, она едет тоже. Она достаточно умна и понимает, что мне необходимо окончательно оторваться от прошлого. Тебе все ясно?
Я сказал, что вроде все.
– Тогда спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Он повернулся, и тут я не выдержал.
– Джордж!
Он остановился.
– Ты больше не любишь Анну, да? – крикнул я. Отец побелел. Шагнул ко мне, остановился.
– Билл, – тихо сказал он. – Вот уже несколько лет я ни разу не поднял на тебя руку. И сейчас впервые мне захотелось влепить тебе оплеуху.
Мне показалось, что он так и сделает. Я стоял и думал: если он до меня дотронется, он будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Но отец вышел из комнаты и закрыл дверь.
Я опять принял душ, просто так, и улегся спать. Около часа я ворочался, вспоминая, как отец чуть не ударил меня, и отчаянно призывая Анну, чтобы она подсказала, что же мне делать. Потом врубил светомузыку и смотрел на огни, пока не заснул.