За окном еще больше сгустились дождевые тучи, на улице быстро темнело, а на сердце мальчика было светло и радостно, как в самый яркий и солнечный день.
ПЕТРОВИЧ
Восьмилетний Вася слонялся по своей комнате из угла в угол. На диване лежала раскрытая книга, но читать не хотелось. Недостроенный замок из кубиков высился посередине комнаты, но и это не привлекало мальчика.
Иногда Вася начинал петь:
Это было давно, лет пятнадцать назад...
Но так как слов этой песни он не знал, то дальше начинал мычать, а потом вновь запевал:
Это было давно, лет пятнадцать назад...
На письменном столе мальчика дарил хаос. Чего тут только не было: учебники, тетради, игрушки, детали от конструкторов, фишки, карандаши, ручки, фломастеры. Нужно было все это убрать и начинать делать уроки, но не хотелось.
Бабушка готовила на кухне. Оттуда доносился аппетитный запах мясных и капустных пирожков. Но на кухню ему вход был воспрещен, так как бабушка уже один раз прогнала его.
В конце концов Вася подошел к окну и стал смотреть на улицу. Зимняя мгла окутывала близлежащие дома и деревья. Во дворе не было ни души.
Сегодня хоронили Петровича, их соседа по площадке. Родители Васи еще с раннего утра вместе с немногочисленными знакомыми Петровича отбыли в храм на отпевание. А позднее должны были поехать на похороны. Бабушка готовила кушанья на поминальный стол.
Не выдержав одиночества и безделья, мальчуган направился на кухню и стал проситься к бабушке, заглядывая в дверь:
— Ба-а-а, — гундел он, — я буду хорошо себя вести. Ну можно к тебе?
— Ладно уж, заходи, — ответила бабушка. Она как раз вынимала из духовки противень с ароматными румяными пирожками. Аккуратно разместила их на блюде, а три штуки положила отдельно на маленькую тарелку и подала Васе со словами:
— Кушай на здоровье!
Вася сел за стол и принялся их уплетать.
— Хороший был дядя Петрович, хоть и пьяница, — сказал он с набитым ртом. — Ба, а мы все умрем?
Бабушка взглянула на внука как-то особенно
и ответила:
— Почти все умрем, кроме тех, кто дождется второго пришествия Иисуса Христа. Живые изменятся, а мертвые воскреснут. И Господь будет судить всех людей. Помнишь, я тебе рассказывала? Хороших людей Господь возьмет в Царствие Небесное, а плохих, злых и не раскаявшихся в своих грехах бросит в озеро огненное. На вечные муки отправит.
— А пьянство — грех?
— Да, грех.
— И все-все люди воскреснут? — переспросил Вася.
— Конечно, все!
— И дядя Петрович!?
— Да, и он.
— Вот и хорошо, а то я не успел поблагодарить его за защиту.
— Какую защиту? — удивилась бабушка.
— Да недавно в нашем дворе какой-то странный дяденька предлагал конфетки, уговаривал покататься на машине, а Петрович увидел это, схватил лопату и хотел его отлупить, но тот быстренько уехал.
Бабушка так и всплеснула руками.
— Ты что же нам ничего не рассказал? — воскликнула она.
— Я говорил папе, он велел не гулять одному, а только с товарищами. Мы так теперь и ходим втроем. Я, Петька и Женька.
— Надо же, что делается! Что же это за время такое? Ребенку нельзя спокойно во дворе погулять! Ох, грехи наши тяжкие! — запричитала бабушка.
— Да ладно, ба. А дядя Петрович в Божий Сад пойдет?
— Не в Божий Сад, а в Царствие Небесное, —поправила бабушка.
— Ну да, я так и говорю, — отозвался Вася, а бабушка продолжала:
— Ты ведь знаешь, как он жил. Я тебе рассказывала. Всю жизнь проработал на нашем заводе наладчиком. Женился поздно на хорошей, тихой, но странной женщине. За все годы, что она прожила рядом с нами, мы с ней и полслова не сказали друг другу, кроме “здравствуйте” и “до свидания”. В нашем доме ее блаженной называли. Ты ее не помнишь. Она давно умерла. Светловолосая была, голубоглазая. Стройная, как былинка. Очень верующая.
Родила Петровичу двух мальчишек одного за другим. Да скоро и померла. Деткам-то лет по десять было, не больше, как это случилось. Потом сыновья выучились, обзавелись семьями и разъехались по разным городам. Один сейчас в Сибири, каким-то заводом командует. Другой в военные подался. Они приедут, но уже после похорон. Больно далеко им ехать.
Петрович, как остался один, попивать водочку начал. Да крепко. Много лет пил. Печень и не выдержала. Перед смертью попросил нас привести к нему священника. Шептал, что хочет к своей Лизоньке, на небо. Соборовали его и причастили. Сам-то он уже почти не мог говорить.
— А что это такое, соборовали? — спросил Вася.
— А это над больными или умирающими такое таинство совершается священником. И человек после этого таинства становится чистым-чистым. И все грехи ему Господь отпускает.
— Значит, в Царствие... — мечтательно произнес Вася. —
А если бы дядя Петрович до этого таинства умер, тогда куда? В озеро огненное? Да? Бабушка задумалась. Ответила не сразу:
— Не знаю, милый, — произнесла она, тяжело вздохнув, — милость Господа нашего беспредельна. Ему одному решать, кто куда пойдет. А наше дело стараться не грешить. А то смерть придет внезапно, и не успеешь покаяться. И что тогда хорошего ожидать? — и бабушка перекрестилась.
— Ба, а давай мы всегда будем молиться за дядю Петровича. А в поминальной записке так и писать: “За упокой Петровича”?
— Нет, у него есть имя. А Петрович — это его отчество. Просто привыкли все его так звать.
— А какое у него имя?
— Как и у тебя, Василий. Василий Петрович, Царство ему небесное, вечный покой! Хороший был человек, да только несчастливый, — ответила бабушка, и добавила: — Конечно, мы будем за него молиться. И записки подавать в храме. А теперь мне надо печь блины. Ты уроки-то сделал? Скоро ведь уже все вернутся, и мы пойдем на поминки. Давай-ка садись заниматься, времени мало осталось.
Вася побрел в свою комнату. Он вспоминал Василия Петровича в его старой, изношенной куртке и с неизменным приветствием: “Здорово, Василий!” Мальчику было грустно и светло на душе. Он пытался представить себе Царствие Небесное, и в его воображении возник цветущий весенний сад. Вася вздохнул и принялся наводить порядок в комнате, напевая все ту же песню:
Это было давно, лет пятнадцать назад...
ГДЕ ВЫ БЫЛИ?
— Бабушка, бабушка, расскажи что-нибудь!
— Что же тебе поведать, внученька? Я уже все тебе сказывала-пересказывала.
— Нет, не все!
— А что же?
— Почему ты своего сына, моего дедушку, батюшкой зовешь?
— Да потому как мой сынок теперь батюшка и есть. А было это так.
В армии он был, мой сыночек, на фронте. Почувствовало мое сердце, что неладно с ним. Давно не пишет. Места себе не нахожу. А тут телеграмма: приезжайте, ваш сын в тяжелом состоянии в больнице лежит.
Птичкой вылетела я в Петроград, да и не помню, как доехала, всю дорогу Бога молила, чтобы живого его увидеть.
Добралась до больницы. Спасибо, люди добрые помогли. Дали мне посмотреть на сына — завели в палату. Лежит с кислородной подушкой, без сознания. Лечащий врач подошел ко мне, сказал: “Надежды нет”. Потом успокаивал, мол, не ты одна сына теряешь, крепись.
Вышла я оттуда, а ноги ватные, не слушаются, сердце в болевой ком сжалось.
Вспомнила я о Ксении Петербургской и опять давай добрых людей спрашивать, как мне до того кладбища добраться, где Ксеньюшка похоронена.
Доехала. Нашла могилку. Упала на колени — и тут уж полились мои слезы, рекой полились. Зарыдало мое горечко, запричитало. Всю надежду свою материнскую я на помощь Ксении блаженной возложила: “Ты праведница, ты горькой сиротинушкой без родного мужа осталась, ты босиком по снегу ходила, все Бога молила, умоли и сейчас Владыку неба и земли оставить моего Мишеньку для покаяния”. Не помню, как и сколько я молилась, только слышу — сзади кто-то взял меня за плечи и красивым женским голосом сказал: “Христина, оставь, не плачь, твоя молитва услышана, сын твой будет жив”.