– Так. Очень интересно. Что же было потом?
– Потом началась чаща, а за чащей – трясина, а за трясиной – луг без конца и края, а за лугом без конца и края – горы, а за горами – кишлак, а за кишлаком – опять трясина, и чаща тоже. И люди окружили Данко, который шел, как заведенный, и начали ругать его и проклинать за то, что он их, дескать, завел, неизвестно куда. Тогда Данко, подумав, шагнул к развесистому дубу и треснулся о него головой так, что мозги вылетели. И, когда они вылетели, он взял их в руку, где раньше было сердце, давно сгоревшее, и поднял высоко, освещая путь. А люди увидели в мозгах ужас, как много мыслей¦
– Просто здорово. Чем же все кончилось?
– Кончилось тем, что они стали питаться этими мыслями, и все умнели, развивались, пока не развились до программы конверсии.
– Браво! Браво! – мои друзья в восторге, они дружно хлопают. Я растроган. Надо же – всего рупь семьдесят четыре.
– Ну, пора за дело, – говорю я торжественно. – Притчу мы выслушали. Кто прочтет молитву?
– Я, – поднимает руку Мари-Луиза.
Я складываю ладони лодочкой. Мои друзья делают, как я – кто во что горазд. Ясно, что лодочка получается не у каждого.
– Создатель многоликий, – четко и старательно выговаривает Мари-Луиза, – благослови сию мирную трапезу. Не забудь нас в своих помыслах и планах, восстанови нас в преумноженном совершенстве. Содержи наш рассудок в смирении, сохрани в нас кротость, и пусть калорий будет столько, сколько отмерено, а что сверх того – то от лукавого. Аминь.
– Аминь, – отвечает ей эхо.
Я смахиваю навернувшуюся слезу. Подставляю ладонь, Мари-Луиза легко на нее запрыгивает. Одной ножкой она стоит на линии жизни, другой – на линии ума. Мари-Луиза – сосиска, рупь сорок три. Я скусываю ей головку, вдумчиво жую. Она продолжает стоять, ожидая дальнейшего употребления. Беру кружку, запиваю.
– Начни с горячего, – укоризненно вмешивается Настасья. – Желудок испортишь.
Я смотрю на нее виновато, откладываю Мари-Луизу, тянусь за Джеком. Режу его в мелкое крошево, беру на вилку. Он хорошо прогрелся и не остыл, несмотря на предобеденные разговоры. Закусываю очками, беру Захария, крепко сжимаю. Захарий широко разевает рот, из которого прямо на Джека сползает горчица. Я переворачиваю Захария, сжимаю противоположный конец, и на Мари-Луизу вываливается хрен.
Божественно. Как тонко придумано: у каждого органа, помимо декоративных функций, есть пищевое предназначение.
Чавкаю.
– Ешь с хлебом, – напоминает заботливая Настасья.
Беру Виссариона, отрываю зубами корку. Одновременно прислушиваюсь к телепередаче: там теперь показывают документальный исторический фильм. Первые успехи клонирования и селекции, зловещие планы военщины. Первые гибриды: человек-свинья, человек-дельфин, человек-боевой слон, человек-ящер. Разумеется, это солдаты, чего еще ждать от ястребов в погонах. А также сержанты и офицеры младшего звена. Вооруженные гориллы, морозоустойчивые альпийские стрелки. Акции протесты, митинги, мирные шествия.
Доедаю Мари-Луизу, запиваю.
Бархатная революция, курс на мирную жизнь. Повальная конверсия. Первые опыты скрещивания человека с продуктами питания. Первая ромовая баба. Поющее масло, танцующий батон. Президент в наброшенном поверх пиджака халате посещает кулинарный роддом. Первая потребительская корзина – малая. Она включает Виссариона, Захария, Мари-Луизу и Джека. Я сластена, могу себе позволить еще и Настасью, на десерт.
Я холостяк и в еде неприхотлив.
Завтра мне выплачивают жалованье. Куплю Большого Степана, который пиво. Надо же, до чего дошла человеческая мысль: самого Степана, то есть емкость, можно сдать, и заплатят.
Тем, что осталось от Виссариона, подчищаю тарелку. Смахиваю крошки: пряжку от туфельки Мари-Луизы, усы Захария, рожки Джека.
Настасья сидит на чайнике, пряча его под широкой юбкой. Я раздеваю десерт, снимаю обертку, кусаю, жую, глотаю.
Убираю со стола.
Друзья ушли, я один, однако не унываю. Завтра набью холодильник.
Я готовлюсь ко сну.
Читаю вечернюю молитву.
Забираюсь в постель, листаю Библию, Книгу Притчей Соломоновых. Нет, серьезное чтение в голову не лезет. Беру авантюрный роман, засыпаю на пятой странице.
Мне снятся друзья.
Я о чем-то с ними спорю, мы куда-то идем; нас окружают долины, леса и горы; впереди – далекое, нестерпимо яркое сияние.
Долина тени
Он слабо знал Писание, обратное было бы странно. Он существовал себе по примеру большинства; не выделялся ничем, ходил в присутственное место, содержал немногочисленное семейство, водил знакомства и дружбы.