Он был начитан, но поверхностно и бессистемно; его окружение было таким же.
Когда он скоропостижно преставился, то помнил из прочитанного лишь малую часть псалома: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…» Давным-давно ему вдруг показалось что это важно, и он запомнил целенаправленно.
Он сознавал вдобавок, что эти слова всегда занимали его воображение, тесня ограниченные во времени и непонятные по своей сути мытарства – предмет отечественных верований.
Ему рисовалось оформленное зло, готовое вцепиться в него, как только он пересечет черту и ступит в долину. Это были чудовища, воплощенные то строгой графикой, то юродивой живописью. Они отличались внешне, они различались по сути; он допускал даже наличие уродливых душевных фрагментов, нашедших себе жалкое формообразующее пристанище. Какие-нибудь носы и губы на тоненьких ножках и в шутовских колпаках; летающие оскаленные рты, шагающие уши.
Все это встретит его, визжа и причитая, обнимет и уволочет, а еще вероятнее – разберет на детали и отпустит жить вечной увечной жизнью в потустороннем мире.
И уберечься возможно единственным способом: не убояться и продолжать идти. Не убояться же можно тоже только одним путем: не забывать, что надо не убояться. Вот этого он, когда приходил в подходящее настроение и размышлял о горнем, боялся больше всего. Едва он окажется в долине среди чудовищ, как всякая память о том, что нужно спокойно шагать и на все наплевать, может выветриться. Он вздрогнет, или отпрянет, или прикроется локтем – это будет равнозначно ошибке канатоходца.
Так обязательно и случится, потому что причины, по которой можно не убояться, он не видел. Псалом указывал на причину: «потому что Ты со мной». Но в этом-то он сомневался всегда, ибо рядом с ним никогда не было никого с большой буквы. И не был уверен, что заявленное спутничество явится достаточным основанием для безбоязненного путешествия. Так думал, и думал, и ничего не решал, и бросал, и помер, когда не ждал, но сразу сообразил, что с ним произошло, и вздохнул прерывистым вздохом, когда осознал, что память не изменила ему и он помнит спасительные строки.
Переход совершился резко, без зависаний над бездыханным трупом, без полетов по светящимся коридорам. Минутами раньше он испытывал дурноту и головокружение, а сейчас его самочувствие казалось вполне приличным, и он стоял посреди долины, которая позади него простиралась до горизонта, и с флангов простиралась до горизонта, а впереди заканчивалась едва различимым горным кряжем. Было не темно и не светло – скорее сумрачно наполовину и пасмурно наполовину. Ни солнца, ни луны; и вряд ли он дышал привычным воздухом: он дышал, у него подрагивали ноздри, он делал выдох и вдох, но не чувствовал, что дышит.
Под ногами был пепел вперемешку с камнями-голышами.
Он огляделся, приглашая чудовищ, но никто не пришел. Он прищурился: должно быть, они явятся из-за гор, где сейчас выжидают и готовятся. Что ж – коли так, он пойдет им навстречу; к тому же горы служили каким-никаким ориентиром.
Прежде, чем сделать шаг, он чуть склонил голову набок и негромко предупредил:
– Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла…
Произнеся эти слова, он выждал немного, ожидая последствий. Ничего не происходило, и он тронулся в путь.
Он был одет в какую-то одежду, однако никак не мог разобрать, что же это такое – штаны и рубаха или нечто цельное, вроде туники или хламиды; ноги остались босыми, но пепел был мягок, и шагалось легко. Через десяток шагов одежда перестала занимать его воображение. Так он дошел до пышного куста белого шиповника, вокруг которого сосредоточенно и опасливо ходил маленький мальчик в панаме и с сачком. Ни куст, ни мальчик посреди долины не показались неуместными; он не задался вопросом, откуда они взялись, ибо сознавал, что находится в необычном месте, и приготовился к неожиданностям. Нет, не так: эта встреча напоминала сон, где появление чего-то или соседство с чем-то не удивляет, и спящий деловито включается в предъявленное событие. Но только напоминала, потому что никто не спал; не спал же никто потому, что пробуждение не предусматривалось.
Куст был полон шмелей; они зависали над белыми цветками, вплывали внутрь и зарывались в сладкую сердцевину.
Мальчик остановился, наморщил лоб и принялся ожесточенно расчесывать голую ногу. Он был одет в короткие штаны с лямками, крестообразно пересекавшими белую майку. Он присмотрелся: он расчесывал розоватый волдырь там, куда ужалил шмель, и он припомнил, что это произошло накануне. Он был одет, как уже сказано, во что-то такое, не пойми что – не то в тунику, не то вообще пришел сюда без одежды. Он перестал чесаться и осторожно вскинул сачок.