Сообщил и трубку положил. А мы уже этих — сомнительных, тульских — изрядно поглотили.
Другого‑то ничего и нет! Ну, не стала я гостей огорчать.
Встретила я храме знакомого священника:
— Ты чего такая грустная? Никак, унываешь?
— Да ну! Постилась я постилась, а тут оскоромилась! Пост нарушила, — сокрушенно произнесла я.
Он решил меня подбодрить:
— Так, может быть, ты была в дороге? Или гостила в доме язычника?
— Нет, — твердо ответила я, — я была у себя.
— Но, может быть, ты болела?
— Нет, не была я больна, — удрученно произнесла я. — Я была вполне здорова.
— А что же тогда? Сырку захотелось? Творожку? Или… мяса? — сочувственно спросил он.
— Я ела пряники.
— Пряники? Так они ж постные! — радостно откликнулся священник. — Это можно, это не грех!
— Так то комсомольские. Комсомольские можно, — со знаем дела пояснила я. — А я ела — некомсомольские. Некомсомольские пряники я ела, вот ведь что!.
Батюшка посмотрел на меня в изумленье:
— Как‑как ты сказала? Не — комсомольские?
— Ну да, некомсомольские. Скоромные. Яичный порошок в них!
Я даже почувствовала, как глаза мои в сокрушении увлажнились.
Священник тяжело вздохнул:
— Вот как мы… Яичный порошок, говоришь?
— Яичный порошок, — сдавленным голосом повторила я.
— Ох, лукавый! — воскликнул священник. — Как же он крутит людей! Значит, комара отцеживаем?
А верблюда? Верблюда фарисейства, выходит, поглощаем! Верблюда унынья так и заглатываем!
Пришла я домой, а тут звонит мне монах Леонид:
— Я только прочитал про зефир и пастилу…
— Отец Леонид, — железным голосом сказала я, — я вынуждена у вас забрать эти учебники с таблицами. Владелец срочно требует их назад.
— А я еще не все изучил… Оказывается, мармелад…
— Он сказал: срочно! Я сейчас к вам приеду и заберу.
Приехала и забрала. А в качестве гостинца привезла ему три остававшиеся у меня коробки с подарочными тульскими пряниками. Я знала, что за все приношения он всегда благодарил, повторяя: «Всяк дар совершен свыше есть».
Вот и на этот раз он склонил набок голову и произнес, принимая у меня коробки: «Спаси тебя Господи!». Впрочем, именно так и должен был поступить смиренный монах.
У блаженной Ксении
Давно уже, году в 85–м, я поехала с моими маленькими детьми в Питер, который тогда был еще Ленинградом. Мы очень хотели попасть на могилку блаженной Ксении и потому отправились на трамвае на Смоленское кладбище.
Мой друг, в доме у которого мы остановились, сказал как‑то странно:
— Там сама Ксения вам и поможет ее найти!
Была суровая зима, декабрь, и железный трамвай настолько промерз, что, казалось, повизгивал и поскуливал от мороза.
На кладбище было пустынно и сумрачно, и даже храм был закрыт. Я беспомощно оглядела заваленные снегом надгробья и поняла, что самим нам найти эту драгоценную могилку так и не удастся.
И вдруг откуда ни возьмись появилась убогая старушка в ветхом пальтеце — вся перекошенная, с причудливым лицом: вместо глазной впадины у нее была шишка величиной с глазное яблоко, а глаз располагался на самом этом возвышении, на этой шишке, но смотрел при этом ласково и простодушно.
И странно — вроде бы это явное уродство, а старушка не уродливая совсем, а такая милая, колоритная, сказочная.
— Ну, люди дорогие, вы не Ксению ли Блаженную ищете? — спросила она. — Думаете, как вам к ней пройти?
— Да, — сказала я, — да вот не знаем, где ее могилка. Холодно к тому же, смеркается.
Она закивала, зябко поеживаясь, и, вглядываясь в меня своим странным глазом, предложила:
— А я вас сейчас к ней проведу. Только самой могилки ее совсем не видно — часовня, где она похоронена, обнесена высоким забором. Можно только около него постоять и оттуда ей поклониться да помолиться. Все так молятся! — объяснила она, ведя нас между могилами. — Я вам и могилу расстрелянных священников покажу. Их закопали в землю еще живыми, и земля стонала над ними и ходила всю ночь ходуном. А под утро кладбищенский сторож увидел, как от мерзлой этой земли поднимаются кверху лучи — к небесам. И понял он, что это Господь забирает их души и светятся на лету их мученические венцы. Я вас и к расстрелянному образу Спасителя подведу. Это большевики по нему дали очередь, да так и оставили здесь. А от него — чудесные исцеления теперь бывают тем, кто попросит с верою.
Мы подошли к мозаичному образу Спасителя — лик Его действительно был изрыт пулями, глаза повреждены, стрелявшие порезвились вовсю.
— Наверное, все они умерли страшной смертью, — сказала я.
— По — разному, — ответила старушка. — Сам Господь на кресте молился о тех, кто не ведает что творит…
Постояли мы возле этого образа, помолились, спели тропарь мученикам на том месте, где были захоронены живые священники, и подошли наконец к часовне, обнесенной забором, на котором — надписи и записочки, записочки: «Ксения Блаженная, верни мне мужа!» «Блаженная Ксения, исцели мою дорогую дочь!» «Дорогая Ксения, мой сын воюет в Афганистане — спаси его и сохрани».
По преданию, если долго глядеть в высокое окошечко под куполом часовни, там можно увидеть и саму Ксению Блаженную, которая смотрит на приходящих к ней… Поглядели мы на это окошечко, поклонились, помолились тихонько, и я тоже несколько записочек блаженной Ксении написала и нанизала на торчавшие в заборе гвозди.
Двинулись обратно, пока не оказались возле храма. Его уже открыли, и люди потянулись туда на вечернее богослужение. Смотрим — а старушки‑то нашей нет! И следов никаких. Была и исчезла.
— Надо же, — сказала я, — даже и денег ей не успели дать! Старушка‑то — больная и нищая…
В храме я спросила у женщины за свечным ящиком:
— А что за старушка тут у вас водит к могиле Ксении Блаженной? Такая — со странным глазом?
Та недоуменно пожала плечами:
— Не знаем такой…
Друг мой — священник — потом мне объяснил:
— Да есть такое поверье — к тем, кто приезжает к ней впервые, Ксения Блаженная выходит сама и провожает к своей могилке. Так что сама и думай, кто это вас по Смоленскому кладбищу водил.
Когда мы с детьми садились в трамвай, чтобы ехать обратно, я спросила их:
— Ну что, совсем замерзли?
— Нет, — сказали они. И в доказательство сняли варежки и коснулись моей щеки своими теплыми руками.
…Про часовню Ксении Блаженной, которую большевики хотели скрыть забором от глаз верующих людей, есть такая история. Изнутри ее тоже всю обезобразили и посадили туда скульптора, который выполнял госзаказы по изготовлению надгробий. Но в том числе он делал и головы Ленина. И вот он там сидел и тачал эти головы, а потом их развозили по городам, селам и организациям и ставили на постаменты. Но Господь, как видно, отнял от него благой дар рассуждения. Ибо как иначе можно расценить то, что скульптор вдруг ударился в гигантоманию и решил изваять голову Ленина небывалых размеров — какой доселе не было нигде, ни у кого. Нашелся на такую голову и заказчик.
Так сидел скульптор много месяцев и обделывал эту голову. Наконец она была готова и заказчик явился со своими людьми, чтобы ее забрать.
Но как они ни пытались вытащить ее из часовни — через двери ли, через окно — все было тщетно: голова не пролезала. Чтобы ее достать, надо было разрушить саму часовню. Но Ксения Блаженная не позволила. И голова хранилась там несколько лет, занимая собой все пространство, пока наконец скульптор в раздражении не взял в руки молоток, не разбил ее на куски и по частям не вынес на свалку.