Так увлеклись, что о позднем времени позабыли.
— Ну как, останемся? Сможем здесь переночевать? — спросил я.
— А почему нет? Раз шалаш столько простоял, неужели как раз сегодня рухнет. У деда Нартаса крепкие руки были. Это, конечно, он делал балаган.
— Ну да. Кто же еще? Значит, остаемся!
Почему-то мы сразу решили, что это шалаш Нартаса ага. И, как после оказалось, не ошиблись.
Тем временем Арминек занялся огнивом. Он все хочет сделать сам, первый. Вот и сейчас принялся высекать искры. Ничего у него не выходит, но он не сдается. Рраз! Раз!.. Ударил по пальцу, отшвырнул кремень, сунул палец в рот. Мне смешно, но я сдерживаюсь. Подобрал кремень, взял огниво. Положил на камень кусочек трута, прижал большим пальцем, оставив на виду самую нежную мякоть, куда должны попадать искры. Несколько ударов, и одна-единственная искорка стрелой вонзается в трут. В то же мгновение от еле заметного жиденького дымка пошел ароматный запах.
— Ура! — закричал Арминек, будто свершилось великое чудо.- А ты знаешь, что надо делать, чтобы был огонь? Знаешь?
Теперь и я могу немного поважничать:
— Выдери из фуфайки клок ваты. Скорей!
Окутал ватой дымящийся трут. Теперь потянуло удушливой гарью, так что в горле запершило. Схватил с пола пучок сухой травы, приложил к ней тлеющую вату и стал сильно махать, чтобы и ветер помогал разжечь огонь. Есть! Пламя!
— Вот,- говорю.- Видел, как надо?
— Молодец. Признаю твою победу.
Теперь за дело берется Арминек, а я его учу.
— Как интересно раньше добывали огонь!-удивляется он, орудуя кремнем и огнивом.
Пока я ставил на очаг котелок с водой, он все пытался поджечь трут. Искры сыпались в разные стороны, но никак не попадали куда надо. Арминек ударял себя по пальцам, морщился, ругался, но не сдавался. Наконец и ему удалось зажечь крупной красной искрой трут.
— Толай! Толай! Смотри!
Раздул пламя и опять закричал:
— Толай! Смотри!
Он держал над головой пылающий пук травы, рискуя обжечься, ходил вокруг очага и повторял:
— Огонь! Огонь! Вот так же я понесу домой небесный огонь!
— Осторожно! — предупредил я.
— Это огонь дедушки Нартаса. Он его нам оставил,- орал Арминек.
Пальцы ему все же припалило, и он швырнул остаток пылающей травы в очаг.
Пока не закипела вода, мы стали смотреть, что еще есть в шалаше. Арминек снял с деревянного колышка, вбитого почти под крышей балагана, натруску с охотничьим припасом для пистонного ружья — бычьи рога под порох и дробь, маленький рожок для пистонов, кожаная сумочка под пыжи, железный стаканчик-мерка…
— Все бы это в наш музей! — прищелкнул языком Арминек.
— Нельзя… Это предмет деда Нартаса.
— А-аа! Тогда положим на место.
Он повесил натруску на колышек. И еще повезло моему другу — из-под нар он извлек весь затянутый паутиной хомыс с оборванными струнами из конского волоса.
Чай поспел. Мы наскоро поужинали и улеглись спать. Хоть и устали за день сильно, долго не могли заснуть — так разволновались, что нашли шалаш и столько интересного в нем.
Была уже глубокая ночь. Где-то в тайге гудел тудет-удод.
Состязание зверей
…За Хара тигеем запел дикий петух. Его сигналы тут же подхватили и заголосили другие петушки, перебудив тонкоголосых синичек. Затараторили остальные таежные птахи. Проснулось все живое в лесу… кроме Арминека.
По птичьему гомону я только и догадался, что наступило утро. Вот это заспались! А вставать не хотелось: ноги гудели от вчерашней ходьбы. Пошевелил ступнями-ноют… Даже застонал потихоньку, и от этого как будто стало полегче. Заставил себя подняться — не лежать же весь день в балагане!
В очаге дотлевали дрова. Мы перед сном сунули в него пару толстых суковатых поленьев. У одного почти целиком выгорела сердцевина и тонкие стенки головни, вспыхивая, казались сделанными из маленьких красных кирпичиков.
Пошел за водой. Проволочная дужка котелка звонко звякала при каждом шаге, да так громко, что отдавалось на весь лес. Сунул пальцы в ручей — холодно! Умываться расхотелось. Ладно, решил, после умоюсь… Вернулся в шалаш, поставил котелок с водой на угли, прилег на нары и, слушая птичью перекличку, незаметно задремал.