— Мистер Домвиль! — Я перевернул его на спину. Он не ответил. Лицо его было серым. Мои онемевшие пальцы едва смогли нащупать пульс на его горле.
— Капитан, мистер Домвиль потерял сознание!
Словно издалека, я услышал мощный хлопок, и внезапно меня окатило ледяной водой. Я выругался, но холод взбодрил меня. Должно быть, наверху лопнул резервуар для пресной воды, которая и хлынула в заднюю часть рубки. Стол и все аккуратные записи мистера Домвиля были испорчены.
— Кто-нибудь… займитесь этим, — невнятно пробурчал капитан Тритус, не отрывавший глаз от «Гипериона» за окнами рубки.
Никто не шевельнулся. Мистер Беатти перестал кашлять и повис на штурвале, и я не был уверен, что он в сознании. Мистер Шульц едва стоял на ногах. Я взглянул на воду, плещущуюся на полу, и увидел, что её поверхность уже подергивается корочкой льда.
— Капитан! — закричал я. — Мы слишком высоко! Вы погубите корабль!
Капитан уже ничего не слышал. Он что-то довольно гудел себе под нос, уставившись на «Гиперион». Его пальцы неловко попытались вытащить сигарету из пачки, но не смогли. Вся пачка рассыпалась по полу рубки, и он засмеялся. Смех был похож на всхлипы. Капитан попытался нагнуться, чтобы собрать сигареты, и упал на колени. Как и у всей команды, его легкие были ослаблены годами курения. Перед глазами у меня всё плыло и качалось, но я ещё держался на ногах и достаточно соображал, чтобы понимать, что мы все умрем, если будем продолжать подниматься.
Я знал, что времени у меня почти нет. Ногти на пальцах рук посинели. По коже бегали мурашки, как бывает, когда отсидишь ногу. Ощущение было такое, словно я быстро куда-то погружаюсь, и я боялся, что скоро отключусь.
Я с трудом добрёл до руля высоты и отпихнул от него мистера Шульца. Он слабо заворчал, протестуя, но осел на пол, слишком ослабевший, чтобы стоять. Я круто повернул руль, направляя корабль вниз.
— Ах ты, щенок! — прохрипел Тритус.
Затуманенными глазами я следил, как «Гиперион» скрывается из виду, по мере того как мы начинаем снижаться.
— Я тебя за это в тюрьму упеку! — шипел Тритус, но не попытался остановить меня. Да и никто не шевельнулся, они все были слишком слабы.
Потом я дотащился до пульта управления газовыми отсеками и стравил ещё немного гидрия, ровно столько, чтобы нормально выровнять корабль и обеспечить плавный спуск. На грудь навалилась огромная тяжесть, выдавливая воздух из легких. Небо не хотело, чтобы я дышал.
Встав к штурвалу, я развернул нас на прежний курс, на запад, и уставился на альтиметр, чтобы удостовериться, что мы действительно снижаемся, потому что не доверял больше своим чувствам. Мы остались с двумя двигателями, минимумом гидрия и совсем без балласта, но, если повезет, всё это можно исправить в ближайшем порту.
2 «ЖЮЛЬ ВЕРН»
Персональный лифт, сверкающий зеркалами и медью, стремительно вознес меня к юго-восточному причалу Эйфелевой башни. Лифт завис над первой платформой и в следующую секунду грациозно скользнул вниз и замер. Хмурый служитель в черном со щелчком откинул сетчатый защитный экран, и я шагнул в водоворот и ароматы шумного ресторана. Болтали посетители, сновали вокруг официанты, словно исполняя замысловатый танец, лязгали ножи, звенели бокалы. Глаза мои сразу же обратились к окнам от пола до потолка. Отсюда, с высоты шестисот футов, из ресторана «Жюль Верн» открывалась панорама города, словно из иллюминатора воздушного корабля — картина, доступная обычно лишь богатым и знаменитым.
Положитесь на Кейт де Ври в выборе самого модного ресторана во всём Париже.
Наверное, она подумала, что мне будет приятно находиться на такой высоте.
Я глядел на всех этих изящных леди и джентльменов, на их экстравагантные шляпки, наряды и меха, и словно с легкостью перенесся назад на «Аврору», прислуживать в обеденном салоне первого класса. Безусловно, там я чувствовал бы себя увереннее. Но сегодня я посетитель. По крайней мере, мне хватило ума надеть униформу Академии, пусть и поношенную. Я чувствовал себя слишком молодым и бедным, словом, самозванцем.
Ко мне подскочил метрдотель. Он скользнул по мне оценивающим взглядом, сразу отметив и потертые обшлага куртки, и следы выведенных пятен на лацкане. Шесть месяцев назад, когда я покупал форму, в тусклом свете магазина она выглядела достаточно прилично. Но здесь, среди великолепия ресторана «Жюль Верн», я с тем же успехом мог бы появиться в лохмотьях. Жаль, не разорился тогда и не купил себе хорошую новую форму, как все остальные. Но с тех пор как привык считать каждую монету, каждую трату воспринимал как излишнее расточительство. И я всегда знал, что маме и сестренкам эти деньги нужнее. Хоть я и плачу сам за обучение и жилье здесь, в Париже, всё равно чувствую себя виноватым, что больше не могу посылать своим в Северную Америку жалованье юнги.