— Ни хрена, сейчас рванёт, — заорал Сергей. И правда, произошёл взрыв, и пылала уже вся машина.
— Живы, курилки, — проскрипел он песком и бросился открывать боковой люк бронетранспортёра. Один боец успел выпрыгнуть. Раздался ещё один взрыв, и полыхнуло пламя, гранатометчик попал по коробочке.
— Вот и все… — успел подумать он и отключился.
Он приподнял голову, страшная боль расколола ее, Сергей ничего не видел: глаза, нос, рот — всё было стянуло коркой афганской пыли.
— А, брат, жив? — сказал Отарбек, успевая при этом стрелять из пулемёта.
— Где мы? — Сергей хотел приподняться, страшная боль и тошнота не позволили ему двигаться, сердце стучало где-то в горле. Все-таки он не мог позволить себе лежать, правую ногу он не чувствовал. Поднял руку и протёр глаза, увидел лохмотья штанины, мяса и что-то белое.
— Мои любимые штаны… таких уже не будет, — он застонал.
— Ну ты жлоб, — заржал Отарбек, продолжая стрелять из пулемёта, — ничего, еще в Монтане ходить будешь.
Сергей с ужасом пытался вспомнить, где они и что случилось. Санитара он помнил хорошо.
— Докладываю, командир, нас шестеро, два из них четыреста, ракету пустил.
— Рация?
— Нет рации.
— Сколько времени прошло?
— Минут пятнадцать.
— Сколько я был без сознания? — доклад Отарбека начал приводить его в чувство.
— Полчаса. Кровь остановил. Не смотри туда.
— Плохо, что полчаса. Долго.
— Ты жив. Вон ребята в БТР, все там остались. Чёрт, лента кончилась.
— Они близко?
— Метров пятьсот.
Каким-то нечеловеческим усилием воли Сергей перевернулся на грудь.
— Что там? — сам он почти ничего не видел.
— Притихли, но знаешь, они не отстанут, новые придут. Я за магазином, — он нырнул в раскуроченный БТР.
— Смотри, для Козла есть два бубна и рожки у 200-х взял, — он вернулся с боеприпасами.
— А что, Козлов жив?
— Ага, Козлова помнишь! Да, из РПК хреначит, будь здоров. Эй, что с тобой, командир, опять отключился? Скоро вертушки будут. Погрузят тебя грузом 400, и полетишь в Кандагар к сестричкам. Это тебе не пьяный узбек с клизмой.
Сергей то и дело впадал в забытье, его охватила невероятная слабость. Но понимать и соображать он не перестал. Отарбек вернулся, волоча за собой РПК.
— А то думал, что он замолчал? Нет его, нашего Козлика.
Сергей закрыл глаза, почему-то вспомнилось перепачканное, почти девичье лицо Козлова. Его охватила дикая, ослепляющая ярость:
— Помоги на позицию залечь.
— Сможешь?
— Я не 200-й.
Прислонившись к пулемету, он прикрыл глаза и почему-то ему вспомнилось дачное утро и заплаканное лицо Лилечки:
— Я не хочу твоих слез, Лилечка, — застрочил его пулемёт.
— Зашевелились гады, — орал Отапбек. Время замедлилось. Он заметил, как два бойца на пригорке перестали подавать признаки жизни. Вокруг него валялись расстрелянные рожки, Отарбек отвалил от себя пулемёт:
— Где чертовы вертушки? У меня все…
— Только в плен не сдавайся, медицина! Приказываю!
— Обижаешь, лейтенант, — он показал гранату.
— У меня Стечкин, я еще постреляю, — Сергей сжал зубы, подползают все ближе, но он видел, что душманы бояться приближаться к узбеку. Знают, что шурави не сдаются живыми. Прогремел взрыв, разметав тела медика и душманов.
— Теперь моя очередь, — он дал очередь из пистолета, и уже когда увидел рядом с собой лица
перекошенных злобой бородачей, выстрелил себе в сердце.
Он услышал странный шорох, как будто взмах голубиных крыльев, ветер пахнул на него, озарил мягкий свет. Сергей увидел над собой лицо. Оно было прекрасно: юношеское, почти ангельское, тонкое с прозрачной кожей и огромными глазами, глубоко искрящимися и излучающими покой. Что-то отражалось в них, как в темных зеркальных очках: какая-то зелень, голубая вода, он, Сергей, в белой расстёгнутой рубашке, её шёлк трепетал на ветру.
— Ты похож на рядового Козлова — голос лейтенанта звучал гулко в пустоте.
— Я принял его облик — голос в ответ звучал, как музыка.
— Не молчи, говори еще. Ты прекрасно звучишь, — вздохнул Сергей.
— Я не могу говорить, я думаю, ты слышишь мои мысли — раздался птичий шорох крыльев, сверкнули искорки в глазах.
— Что это за свет? Я такого никогда не видел.
— Свет невечерний…, не слышал о таком?
— Нет, не слышал. Это как? Не вечерний, не утренний?
— Неугасимый, не каждый его видит.
— Все-таки, кто ты? Рядовой Козлов погиб, я просил не брать на задание срочников.
— Я — твой Ангел-хранитель, оберегаю тебя с момента твоего крещения.