— Эта война никогда не закончится, — с сожалением произнес Лахаил. — Однажды мы забудем, из-за чего начали сражаться.
— Но Апокалипсис… Последняя война обещана, — поправила его Кариэль.
— И ты хочешь этого?
Она взглянула на Ад снова, вспомнила блаженные пейзажи Рая и подумала, что все это не может быть уничтожено — что сотрется все, что потрясало ее и многих других, что заставляло Тадиэла одержимо браться за рисунки и сидеть над ними, сгорбившись, часами, добиваясь сходства. А потом их Последняя война выплеснется на молодой и трогательный мир людей, перевернет его, искалечит — нет, Кариэль, нежно любившая те края внутренне никак не могла согласиться с предписанной им судьбой. И пусть им положена блистательная победа над черной силой Ада (иногда Кариэль казалось, что дух солдат вокруг держится лишь на этом великом пророчестве), она не готова была пожертвовать столь многим…
Но что решал один ангел, пожизненный рядовой, мечущийся от битвы к битве в мире смертных, исходивший Европу, и теперь оказавшийся в распаренной алой Преисподней? Разве кто услышит ее, если станут спрашивать?
— Так я и думал, — сказал Лахаил. — Мы похожи куда больше, чем ты думаешь, Кариэль.
Это ей совсем не льстило, но Кариэль не стала возмущаться. Хотелось верить, схватка с Закиилом ее многому научила, и она больше не выдергивала меч из ножен при каждом неугодном слове и не летела на собеседника с диким визгом.
Вдруг совсем рядом послышались шаги, и к ним стал кто-то приближаться. В единое мгновение Лахаил подобрался и резко ввинтился в воздух, подбросил себя с земли, что Кариэль оторопело застыла с разинутым ртом, глядя в небо. Там мелькнула стремительная тень, шорхнула крыльями. Покачиваясь, к Кариэль спланировало несколько небольших белых перышек.
Крадучись, она проскользнула мимо дозорных, обходящих лагерь, и вернулась в палатку порядком удивленная: боялись они нападения демонов или следили, чтобы никто из солдат не сбежал?
Комментарий к III
[1] Есть некий миф, что именно эта фраза привела к дуэли Лермонтова и Мартынова. Е. П. Растопчина (поэтесса, приятельница Лермонтова) вспоминает: «…в течение нескольких недель Мартынов был мишенью всех безумных выдумок поэта. Однажды, увидев на Мартынове кинжал, а может быть и два, по черкесской моде, что вовсе не шло к кавалергардскому мундиру, Лермонтов в присутствии дам подошел к нему и, смеясь, закричал: — Ах! Как ты хорош, Мартынов! Ты похож на двух горцев!
Эта шутка переполнила чашу; последовал вызов…»
Если вам кажется, что Кара в Аду это Лермонтов на Кавказе, вам не кажется.
[2] Окулюс — (лат. oculus — глаз), архитектурный элемент, круглое отверстие в центре крыши или купола. Возник во времена язычества; широко известен окулюс в римском Пантеоне, где собственно отверстие, сквозь которое лился свет, обозначал главное (верховное) божество. Позже элемент был заимствован христианством, почти сохранив значение — всевидящее «око Господне»
Табак был завезен в Европу Колумбом в 1496, начал выращиваться значительно позже; по датам некоторых событий (смерть Жанны, битва при Домажлице) из первой главы можно предположить, что действие происходит в 1430-е. Поэтому Кара и не в курсе о всяких курительных смесях и так удивлена самокруткам Лахаила.
========== IV ==========
Согласно нехитрому предсказанию Лахаила, время было назначено, что привело лагерь в смесь радости и ужаса, — он забурлил. Когда капитан объявил вылет следующей ночью перед рассветом, многие ликовали. То были молодые наглецы, желавшие размять крылья и заработать пару наград за рогатые головы, принесенные варварскими трофеями. Те, кто был постарше, молчаливо кивнули, но и на их лицах отразилось облегчение. Они уже мечтали, как через пару дней вернутся в сияющий Город Архангелов, в родные отряды, избавленные от суровой пустыни и громыхающей на горизонте войны.
К вечеру все было готово к вылету, однако ждать оставалось еще долго. В мире людей Кариэль много раз заставала картины торопливых сборов, когда на лагерь нападала толкотня, когда пройти было невозможно, а солдаты шатались неприкаянными, не зная, куда им и ткнуться. Ничего подобного Кариэль не увидела в ангельском лагере, поскольку строили их строго, муштровали. Но, закончив с инструкциями, Ризель сжалился и отпустил их.
Сидя у костра, Кариэль наблюдала, как многие сдружившиеся солдаты спят на плечах товарищей, мирно улыбаясь и сопя. Наваливаться на Тадиэла, прижавшегося к ней боком, казалось почти нечестным. Он пялился в костер, словно представлял, как нарисует его, оживит на бумаге. Его и этот долгий беспокойный вечер.
— Лютня! — обрадовался кто-то; зашумели. — Умеете?.. Я слышал, как играют в мире людей — у них довольно прекрасных бардов, поющих, подобно соловьям…
Отчего-то там, в своем запутавшемся мире, люди были убеждены, что все ангелы сладкоголосы, что их пение, как и песни морских дев, способно завораживать и увлекать. Но если русалки звали в морскую пучину, на самое дно, значит, ангелы должны были вести песнями к свету, — но то, что пели солдаты, Кариэль казалось ни капли не отличающимся от людских песен. Сама не умела, потому наблюдала.
Треньканье струн Кариэль успокаивало, и она ненадолго прикрыла глаза. Благоразумны были те, кто отправился спать, но к ней сон не шел, вот она и сидела у костра. Удивленно вскинула голову, лишь когда, вежливо извиняясь, к певцу пробрался Тадиэл и принял лютню. Голос у него был хорош, лился легко, звонко, но песенка казалась Кариэль заурядной — она рассказывала про вечную любовь, про разлуку и новую встречу. Она заснула, а растолкали Кариэль через несколько часов, незадолго до вылета.
Обернувшись, в полутьме она нашла Лахаила. Он оставался спокойным; держался подальше от солдат и особенно — от капитана Ризеля, который назначил его командиром. Лицо у Лахаила было самое мрачное, однако Кариэль казалось, что они удивительно поладили с прошлой ночи, соединенные интересом к Аду и усталостью от войны. Потому она, помявшись, подошла к Лахаилу и стала возле него.
Странная мысль возилась в голове у Кариэль: безмятежным выглядел Лахаил. Даже на охоту, где он добывал дичь и перья для стрел, он вылетал с большей радостью, скалясь в широкой, ликующей ухмылке, ввинчиваясь в красноватое небо, как хищная птица. Но видел он много битв, а демоны для него перестали казаться чем-то неведомым и пугающим — у Кариэль мурашки шли от нетерпения, а у Тадиэла дрожали колени.
— Что там написано? — спросила Кариэль, глядя на забористую надпись на затертой пачке адских самокруток. Почти не таясь, он пыхал дымом (прикурил, должно быть, от костра), надеясь, что у капитана куда больше забот.
— Я плохо знаю архидемонский. Нечто вроде… «Тень всегда следует за светом» — должно быть, это воодушевляет их солдат, — посомневавшись, перевел Лахаил, постукивая пальцем по пачке.
— Но разве это не значит, что свет первее?
— Это значит, что свет ждет удар в спину… А он больнее всего.
— Во тьме восходит свет правым, ¹ — проговорила Кариэль. — Пожалуй, у нас тоже есть похожие строки. Не для того ли человечество написало Библию?
Повернувшись, он оглядел Кариэль, и ей захотелось поправить меч, висящий на поясе. В мире людей ее учили, что так можно показать, что с тобой не следует шутить, но с Лахаилом ничто не сработало бы.
На ней была легкая кольчуга из небесной стали, поддетая под куртку из плотной оленьей кожи. Ночи в пустыни были холодные, а им предстояло лететь против ветра. Неловко дернув рукой, Кариэль убрала за ухо выбившуюся из косы прядь.
— Лучше надень шлем, — посоветовал Лахаил. — А демонам целься в головы.
Шлемы она искренне ненавидела, но кивнула.
— Они не носят?.. — задумалась Кариэль.
— Рога у всех разные, слишком сложно выпиливать отверстия под каждого, — объяснил Лахаил. — Однажды я видел демона, у которого их было две пары…
Их окликнули. Заметив, как Кариэль сблизилась с Лахаилом, к которому ее тащили врожденное любопытство и хорошее чутье на отменные тайны, многие солдаты стали сторониться ее так же, как наглого ангела, но, поразмыслив, она не расстроилась. Долго оставаться в Аду Кариэль не улыбалось, и она мечтала о возвращении в свой родной отряд. Для начала — чтобы незаметно сломать что-нибудь Закиилу, с которого все началось.