— Но она взимает свою цену, Молли, — добавил Никльби.
— Только не сегодня, — возразил Брод, указывая на силуэт «Решительного», по-прежнему окутанный клубами черного дыма. — Сегодня город заплатил за нас по всем счетам.
Граф Вокстион допил остаток бренди из большого бокала. Как и полагалось, напиток оставил золотистые следы на внутренней поверхности хрусталя. В запасе осталось всего три бутылки урожая 1560 года. Когда в результате революции дворянство было изгнано за пределы Квотершифта, карлисты захватили в его винном погребе все, что там находилось. Замок графа смутьяны сожгли дотла, его семью арестовали, крестьян выбросили из их домов и — что было абсолютно бессмысленно — подожгли амбары с зерном. За одну ночь он лишился всего, что у него было, всего, чем он так дорожил.
В библиотеку вошел Кауард. В руках его был обернутый в коричневую бумагу сверток.
— Надеюсь, вы не предаетесь грустным мыслям, сэр.
Граф позволил крабианцу взять у него пустой бокал.
— Я ловлю себя на том, что мне все труднее сосредоточиться на словах, напечатанных типографской краской, старый панцирь. Я не уверен, вызвано ли это моим слабеющим зрением или тем, что я слишком часто погружаюсь в воспоминания.
Крабианец положил сверток на журнальный столик.
— Ваша борода и мой панцирь белеют одновременно, сэр.
— Помнишь холмы близ Эстреала, Кауард? Тогда на твоем панцире появилось несколько трещин.
— Во время войны короля со Свободным Государством Паровиков? — уточнил крабианец. — Отчего не помнить, прекрасно помню, сэр. Кавалерия вступила в бой с рыцарями-паровиками, заведомо обреченная на поражение. Полковник Вельтард был убит на полном скаку, сражен залпом огнемета.
— Он никогда не отличался умом. Был храбр, как лев пустыни, но глуп, — ответил граф. — У него была прелестная жена, такая же бесстрашная, как и он сам. Насколько мне помнится, ей дали возможность сказать последнее слово, прежде чем отвести к Гидеонову Воротнику. Она стояла на эшафоте и минут десять проклинала толпу, прежде чем карлисты лишили ее жизни.
— К счастью, полковник был избавлен от этого зрелища, сэр, — заметил Кауард.
— Верно, — согласился граф. — Какой мы были бы прекрасной парой, старый панцирь. Сидели бы себе на берегу реки в Вокстионе. Удили рыбу и наблюдали за тем, как наши внуки бросаются друг в друга камешками.
— Насколько мне помнится, вы любили бросаться камнями в меня, сэр, — напомнил Кауард.
— Просто я был любопытным мальчишкой, — сказал в свое оправдание граф. — Мне нравился звук, с которым камни отскакивали от панциря. Но ты тоже хорош. Помнишь, как ты тыкал в меня своей чертовой рукой-лезвием, когда в полковой казарме мне дали койку прямо над твоей. Да еще притворялся, будто делаешь это во сне.
— Теперь моя рука-лезвие затупилась, сэр.
Граф потянулся за свертком и принялся снимать с него обертку.
— А по-моему, она все так же остра. Насколько я понимаю, это доставил специальный курьер, верно?
— Как и все прочее, сэр.
Крабианец взял лежавшее в свертке зеркало и отступил назад. При этом поверхность зеркала замерцала, как будто ее обдало жаркой волной огня, и на ней проступили смутные контуры человеческого лица.
— У вас есть какие-нибудь новые сведения для меня? — спросило оно. — Что слышно о девчонке?
— Я выследил ее, — ответил граф Вокстион. — Однако ваше требование доставить ее живой становится проблематичным. Было бы проще доставить ее мертвой. Она находилась у меня в руках, но ее освободила команда конкурентов.
— Конкурентов? — удивилась тень в зеркале. — Послушайте, старина, никаких других специалистов на поиски девчонки мы не отправляли. Других претендентов на награду нет.