Нурджану стало жаль мать.
— Ну что ты говоришь? Разве я чем-нибудь обидел тебя?
Вытирая глаза, Мамыш снова всхлипнула:
— Если вправду жалеешь — готовься к свадьбе.
Атабая привела в раздражение вся эта сцена.
— Если ты так одинока, Мамыш, что не можешь прожить без невестки, жени меня. Меня жени!
Мамыш показала мужу сразу оба кулака.
— На тебе, возьми жену! Видно, с жиру бесишься, не знаешь, что несешь… Дня два подержать тебя без чаю и хлеба, иначе бы заговорил.
Атабай не унимался.
— Я бы показал тебе, кто бесится с жиру, да жаль, у нас в доме плетки нет.
— Если бы ты умел держать в руке плетку, и Мамыш умела бы держать язык за зубами.
— Золотые слова.
— Ты покажи себя мужчиной: образумь хоть сына.
Нурджан опередил отца.
— Знаешь что, мама, рано или поздно и Аман и я приведем невесток в твой дом. Но только не тех, которых ты хочешь, а тех, кого мы полюбим.
— Кто знает, кого вы приведете? Может, вертихвостку, может, такую, что и меня выживет из дома? Может, какую-нибудь гордячку, которая не захочет знаться с соседями, или болтушку, которая будет трещать целый день?
Атабай быстро подхватил:
— Да что там говорить! Не каждому достается умная жена, вроде Мамыш, которая подумает над каждым словом раньше, чем скажет.
— Ты бы хоть помолчал! — крикнула Мамыш и снова принялась перечислять все беды, угрожающие ее дому. — Может, приведете бесстыдницу, которая оседлает и отца и мать? Может, русскую или армянку, которая не будет понимать, что ей говоришь…
У Атабая сверкнули глаза. На этот раз он заговорил серьезно.
— Ты сама-то понимаешь, что мелет твой язык? Плюешь в бороду тому, кто накормил тебя! Если бы не русский народ, ты бы давно истлела, как червивое дерево! Если ты этого не понимаешь, так пойми, что дети будут жить не для тебя, а для себя. Правильно Нурджан упрекает тебя за отсталость. Ты так гордишься своим бестолковым языком, что не отдаешь себе отчета, куда он тебя заводит… А ты, Нурджан, не слушай эти глупости. Бери ту, какая полюбится. Полюбишь русскую — бери русскую.
Подавленная этой речью, Мамыш сказала слабым голосом:
— Что же я буду делать, если не пойму ее языка?
— Не поймешь — научишься.
Немного подумав, Мамыш сказала:
— Я тоже, конечно, ни один народ не считаю хуже другого, но ведь у каждого свои обычаи, свои привычки. Уживется ли девушка в нашем доме? И к тому же я уже говорила с Човдуровой! — Она вскочила с места и закричала: — Нет! Ни за что не возьму свое слово назад!
— Это правильно, Мамыш. Если все слова, которые ты сказала, взять назад, ни в каком амбаре они не уместятся!
— А все-таки я выбираю Айгюль в невестки!
— Ты выберешь ту, которую полюбит ее муж.
— Увидим!
Нурджан, торопясь в театр, не стал больше вмешиваться в спор и, кивнув отцу с порога, захлопнул за собой дверь, но даже на лестнице слышал пронзительный охрипший голос матери.
Глава двенадцатая
В разных домах одна песня
Сдав после разнарядки свой участок ночной смене, Айгюль Човдурова побежала в поселок к конторе, там у подъезда уже нетерпеливо гудел «газик»-вездеход, сзывая инженеров и техников, чтобы везти по домам.
Човдуровы жили в городе. Уже много лет рабочий поезд трижды в сутки развозил из Небит-Дага на промыслы и обратно по вахтам толпы нефтяников. В вагонах болтали по-соседски, спорили дизелисты, вулканизаторы, газокомпрессорщики, слышалась разноплеменная речь, пели песни, готовились, уткнувшись в книги, к экзаменам. По шоссе, вровень с поездом, бежали большие дизельные автобусы. Люди из окна в окно перебрасывались шутками, уславливались о встречах. Обгоняя автобусы, мчались легковые машины.
Сегодня Айгюль условилась с Тойджаном пойти в Дом культуры на балет и очень торопилась, сердито поглядывая на шофера, хотя он и обогнал уже несколько машин, но не решался почему-то обойти «победу» председателя горисполкома. Досадуя на осторожного паренька, Айгюль жалела, что не села сама за руль.