Правда — коварная штука.
Я прислоняюсь к скале и настороженно наблюдаю за фейри. Он стоит в паре метров от меня, изучая, будто я — бабочка, которой самое место в его коллекции. От ледяного взгляда бледных глаз я вздрагиваю.
— Если тебе не хочется думать о себе, то, может быть, стоит подумать о твоих противных друзьишках? — Он многозначительно глядит на Рейза. — Жаль, если что-то случится с ним… или с остальными. Та смертная, которую ты зовешь сестрой, — она интересная. Я таких раньше не видел.
— Их — не трогай, — бормочу я, не решаясь повысить голос. — Просто объясни, что тебе нужно. И почему ты в моей голове.
Госсамер почти по-человечески вздыхает. Он сокращает расстояние между нами, вставая почти нос к носу со мной, а затем садится рядом и тоже прислоняется к камню.
— Когда ты меня освободила, Сили… Я хотел уйти. Я пытался вернуться в свое царство, где мог бы набраться сил. Но оказалось, что я связан с тобой и твоей магией. — Он поворачивается ко мне, слишком близко склоняется к моему лицу. — Спрашивай о чем хочешь, крошка-подменыш. Я же знаю, что ты тоже все чувствуешь.
По коже бегут мурашки, неприятно покалывая чужой магией. Он сказал это вслух, и я теперь тоже ощутила связь между нами. Даже если бы он находился по ту сторону расщелины, внутри горы, я бы все равно чувствовала его присутствие, как сейчас. Как будто он — часть меня, как магия или пальцы. Я сглатываю, стараясь не трястись, и старательно выговариваю:
— Ты хочешь уйти. Может, мне просто освободить тебя?
— Нет! — слишком поспешно отвечает Госсамер. Магия накрывает мою шею и испещренные шрамами руки ледяным покровом. — Все не так просто, — добавляет он, и в его тоне звучит что-то мрачное и горькое.
Я делаю вдох, грудь сжимается. Нервно касаюсь пальцами того места, где должна висеть подвеска.
— Я тебе нужна, — выдыхаю я. На этот раз — моя очередь смотреть в глаза Госсамеру в поисках хоть каких-то проблесков истины.
Он опять приваливается к скале и хмуро глядит на звезды.
— И тебе нужна моя магия, — продолжаю угадывать я. — Потому что твоя…
— Я не смог бы с этим покончить, даже если бы хотел, — огрызается Госсамер. — Думаешь, мне нравится привязка к смертному телу? Ты же хрупкая. Ты можешь в любой момент умереть, и куда тогда денусь я?
В кои-то веки от фейри исходит искренность. Он в такой же ловушке, как и я; он тигр, царапающий клетку моего разума. И если будет царапать достаточно сильно, то однажды сломает ее.
— Понятия не имею.
Он обмякает — наполовину исполненный ленивой силы, наполовину поверженный.
— Я даже управлять тобой толком не могу. С тем же успехом я мог бы быть обычным заклинателем.
Часть меня требует, чтобы я бежала подальше от этого фейри. Его неспособность завладеть мной — сомнительный повод для сочувствия. Однако любопытство берет надо мной верх.
— Значит, магия, которая, как ты сказал, была тебе недоступна… — Я так мало об этом знаю, что не представляю, как сформулировать вопрос, чтобы он не звучал глупо. — Это моя магия?
— Вместе мы можем дотянуться до моей истинной силы, — с отчаянием произносит он. — Одному она мне недоступна.
— Какая жалость, — язвительно шепчу я, хотя по коже пробегает холодок. Но мысли все равно пускаются в галоп. Мы можем использовать его истинную силу. Вместе. Если я сейчас использую свою магию — насколько она будет моей, а насколько — его? Если наши силы свяжутся, смогу ли я освободиться — или же с каждым разом буду отдавать все больше и больше себя?
Другая часть меня спрашивает уже тише: на что я способна с его силой?
Это я игнорирую.
— И как долго это будет продолжаться? — Я стараюсь не выдать свой страх. Будь Госсамер человеком, он бы заметил, как плохо мне это удается. Я не человек, но все равно умираю со стыда.
Его кварцевые глаза вспыхивают раздражением, а губы кривятся, обнажая острые зубы:
— Что за странный вопрос? Насколько я знаю, такого никогда не случалось. Наша ситуация совершенно уникальна. Так же уникальна, как ты сама, крошка-подменыш.
— Не подлизывайся, — тихо огрызаюсь я. Я не против, чтобы мне напоминали, кто я есть. Я давно это приняла, само слово меня уже не обижает. Тем не менее в устах Госсамера оно звучит так, словно он вкладывает в него дополнительный, неизвестный мне смысл.
Острые зубы блестят, лицо Госсамера расплывается в улыбке:
— О, но тебе же нравится. Что с тобой сделали эти смертные, подменыш! Не забывай: я чувствую то же, что чувствуешь ты. Ты меня, разумеется, ненавидишь, но тебе льстит моя похвала. — Он задирает подбородок, приподнимает белые брови. — Это так по-смертному. Даже миленько.