Олани, как и обещала, дает мне мазь, которую я по вечерам щедро втираю в истрепанные магией руки. Ей вроде бы даже искренне жаль, что от лечения никакого толку, если не сказать хуже: раны от кончиков пальцев до груди воспаляются и покрываются отвратительными волдырями, и даже платье их толком не скрывает. Шрамы уже кажутся мне хорошим исходом.
— Может быть, ты научишь меня ставить щит? — однажды нерешительно спрашиваю я, разглядывая рубцы, которые двигаются и изгибаются вместе с моими руками. Мы сидим в Судьбе втроем, а Рейза выставили, чтобы он нам не мешал.
Кажется, Олани удивлена вопросом. Она закручивает крышку банки и поджимает губы. Задумывается.
— Не знаю… Я сама не понимала, как это делается, пока не освоила большинство целительных практик.
Исольда садится на краю койки, болтая ногами.
— Так это тоже целительная магия?
— Принцип тот же. — Олани делает паузу, словно боясь сболтнуть лишнего. Наконец решается: — Это мой старший брат придумал.
Олани редко рассказывает о своей семье. Я знаю, что тема деликатная, но не спросить не могу:
— А он… тоже целитель?
Она кивает.
— Именно он заставил меня учиться. Мы с ним очень похожи. С ним эти уроки можно было вытерпеть.
Исольда легко спрыгивает с койки и начинает аккуратно сматывать свежевыстиранные бинты.
— А что было не так с уроками?
— Мне просто не нравится магия. Надо сидеть на месте. Быть вдумчивой, точной. Это не мое. А целительство — семейное дело. Мои родители познакомились, когда работали подмастерьями у одного аптекаря. Потом по их стопам пошли мои братья. Потом… появилась я.
Я киваю:
— Я знаю, каково это — быть белой вороной.
Олани кривит рот.
— Они старались, чтобы я не казалась себе такой. У них плохо получилось, но они правда старались.
Исольда останавливается, аккуратно передает Олани бинты, словно сажает ей на ладонь хрупкую бабочку.
— Ты поэтому ушла, да?
Олани берет рулон, вздыхает.
— Нет. Да. Вроде того. — Она на минуту задерживает взгляд на Исольде, потом возвращается к своей аптечке. — Мне нужно было найти наставника. И я… сказала им, что сделала выбор. По их мнению, я все еще нахожусь под крылом целителя Аурмора.
У меня падает челюсть. Исольда охает.
— Погоди, так они не в курсе, чем ты занимаешься?
— В целом… нет. Но я им скажу! После того, как… — она колеблется, медленно дышит, — …как все сделаю. Если сообщить им сейчас, они скажут, что нельзя превратить риск в карьеру.
Исольда склоняет голову:
— А что, разве не так?
Олани мелодично смеется, окидывает взглядом Судьбу и пейзаж за окном.
— Ты мне скажи.
Каждый вечер, перед моими уроками, Олани с Исольдой тренируются, пока либо не покроются синяками, либо не вымотаются. Мы с Рейзом в это время препираемся у костра. Как ни крути — даже когда мы пытаемся поладить, все мои слова его бесят, а он, соответственно, раздражает меня.
Впервые в жизни мы с Исольдой отдалились. Я могу спокойно с ней поговорить, только когда мы ложимся спать, и я проваливаюсь в сон на несколько беспокойных часов, наполненных причудливыми видениями с одной и той же бледной фигурой. Но все равно я молчу. Меня так утомляет и нервирует постоянный контакт с людьми, а еще — усилия, которые необходимо прилагать для управления магией, что так и норовит меня захлестнуть.
Я даже скучаю по Бирчу: он, поправ свою первоначальную робость, позволяет этим двоим гладить его мягкую шерстку. Раньше он разрешал только нам с Исольдой. Поразительная несправедливость.
Я просто шепчу об этом в темноту, лежа без сна, очерчивая круги на своей ладони и таращась в дно койки сестры.
Вдруг я чувствую легкий тычок в плечо. Исольда свешивается через край и берет меня за руку.
— Когда все закончится, ты сможешь начать сначала, — шепчет она. — Сможешь вернуться к Мами и Папе.
Я пожимаю ее ладонь, но без уверенности. Исольда все так спокойно воспринимает. А почему я не могу?
Несправедливость.
Мы приближаемся к Западному Хребту; осенний дождь возвращается с новой силой, обрушивая на предгорья океаны воды. Я никогда прежде не забиралась так далеко от дома и не понимаю, что чувствую — непривычность места или притяжение магии. Все какое-то другое. Горы не округлые и мягкие, а острые и суровые, с внушительными белыми вершинами. На горизонте виднеются очертания города, но, поскольку я раньше здесь не бывала, только когда мы подъезжаем ближе, становится ясно, что город давно заброшен.