Анатолий Азольский. Неблагочестивый танкист
Какого-то числа жаркого августа дымчатая колонна танков — одна из многих, вошедших в столицу, — прогрохотала по мосту, нырнула под него и вытянулась вдоль набережной. Замерла. Слева — Москва-река и гостиница “Украина” за нею, справа — так называемый Белый дом. Еще утром стало известно, что страна осталась без власти, поскольку почти смертельно заболел президент, — положение, сами понимаете, нетерпимое, и великой державой, Россией то есть, вызвалась руководить некая группа лиц, что пришлось не по нраву более многочисленной компании, как раз в Белом доме и засевшей. Появление танков под окнами претендентов на власть в державе встречено было настороженно, и публика, рассевшаяся на лужайках и гревшаяся на солнышке, дружно поднялась и пошла брататься с танкистами, да так умело, что из орудийных стволов кое-где уже торчали красные гвоздики — в знак того, что отныне не снаряды будут вылетать из пушек, а букеты цветов. Гвоздики же, кстати, стоили три рубля штука, а поскольку на лужайках собралась мало что имущая толпа, такие траты на символические залпы из цветов были ей явно не по карману. Видимо, цветы они срывали с клумб, крали то есть, что частенько бывает при общественных потрясениях, когда публика воодушевленно забывает о некоторых досадных мелочах. Ну, а трехцветные флаги, которыми люди увешали танки, достались им тоже бесплатно, триколоры эти откуда-то привозили безостановочно, заменяя ими ставший вдруг ненавистным красный флаг, — такие грехи дальтонического свойства обычны в дни, когда резко обозначаются друзья и враги, начинающие обмениваться косыми взглядами.
Лишь один танк, самый первый, набережную достигший, остался неогвоздиченным, так сказать, и без какого-либо флага. Однако даже самому несведущему в военном деле было ясно, что боевая машина эта заняла чрезвычайно выгодную и угрожавшую триколорочным людям позицию. С нее, с этой позиции, простреливалась вся непустынная площадь, роскошный подъезд (портал, скорее) и выходы из Белого дома, если бы кто вздумал покинуть его через боковые двери. И — немаловажно! — танковая башня развернулась так, что сомнений не оставалось: им, танкистам, дай команду — и орудие выплюнет смертоносный снаряд. Гвоздику в такой ствол уже не воткнешь, потому что он, задравшийся, оказался вне досягаемости девичьих рук, уже протянувших было цветики к угрюмой, недоверчивой и высокомерной пушке.
Любовь к людям и всему человечеству охватывала горожан в этот день. Юноши и девушки забрались на танковую броню, чтобы поговорить с командиром боевой машины, и говорили они с ним, возмущенно гудя, минут двадцать-тридцать. После чего молодежь спрыгнула на асфальт и молча разошлась.
Судьбе молодых людей, находившихся в танке, никак не позавидуешь. Командир танкового взвода погиб, сгорел годика через три-четыре в Грозном, вместе со своим механиком. Остальные либо повесились, либо попали под электричку, либо еще каким-либо несуетным путем ушли из жизни. (А один стал миллионером и ныне скрывается за границей…)
Вылезший из башни парень лет двадцати с чем-то был хорошо воспитан, преимуществами, которые давал ему в дискуссии танк, пользоваться не желал и как на равных сидел рядом со сверстниками — да и кто бы отказался соседствовать с девушкой, от которой пахло свежестью тихой речонки в подмосковном сельце, и шелест исходил от слов девушки, как от камыша, волнуемого ветром? Не то чтоб уж красивая девушка, а так: юное существо женского пола, до краев наполненное какой-то лишенной житейских забот благодатью, и полагалось девушке через всю жизнь пронести одну повинность — не расплескать бы живительную благодать эту. Ну, а плеск и запах помещался в том сосуде неправильной формы, который называется телом, и танкист всякий раз расплывался улыбкой, когда обращал свой очень, очень любопытный взор на оголенные плечи девушки и ее приоткрываемый рот, произносивший слова, которыми уже несколько лет тешились российские люди. Оказалось, что танкисту не чужды чаяния молодежи.
Да и как быть им чуждыми, если сам танкист был так притягательно молод и красив, так истинно по-русски. По-деревенски, если уж точнее выражаться: не лицо, а круглая веселая ряшка, зубы чистые и крепкие, ресницы бесцветные, а брови расписные, как у матрешки. Увидев такие физиономии, коровы радостно мычат.
— Товарищ, — затеребили танкиста окружившие его студенты, приведенные сюда своим преподавателем. — Товарищ, а вы за кого?
— Как это — за кого? — безмерно удивился танкист. — За командира полка, потом за командира дивизии и, считай, тех, кто повыше должностью.