— С тех пор как я предоставил Шиллу самой себе, пьеса пошла легче. Надо прислушиваться к вашим замечаниям. Завтра ни ногой из дома, поработаю.
Пруденс истолковала эти слова на свой лад в том смысле, что завтра они не увидятся, и сообщила, что тоже собирается поработать.
— Как вам бал? — поинтересовался Даммлер, подавая руку, чтобы помочь ей выйти из кареты.
— Мне ужасно понравилось.
— Вы рады, что я уговорил вас снять чепец?
— Очень рада. — Она зевнула, глаза у нее слипались. Пруденс не привыкла бодрствовать в три часа утра.
— Я вижу, мисс Маллоу, столь позднее время для вас непривычно. Осторожно, не то ваш дядюшка завтра заставит вас позировать, чтобы написать круги под глазами.
— Ну что вы, его талант в том, чтобы замазывать изъяны. Он хочет теперь написать меня без чепца. Спокойной ночи, лорд Даммлер. Спасибо вам за все.
— И вам тоже, мисс Маллоу.
Он повернулся и сбежал по ступенькам, перепрыгивая через две, затем сел в карету и помахал ей рукой. Это была прекраснейшая ночь, и все же, когда он уехал, Пруденс почувствовала какое-то разочарование. А чего, собственно, она ожидала? Даммлер вел себя как истинный джентльмен. Вот именно. Наверное, он не вел бы себя так, если бы относился к ней не просто по-дружески. Вот так он мог помахать рукой, прощаясь с мужчиной, с которым проводил время. «Что за глупые мысли, мисс Пруденс? — упрекнула она себя. — Вспомни, во имя какой добродетели тебя назвали таким именем».
Глава 7
Племянница Кларенса поднялась в глазах дяди на новую высоту, когда выяснилось, что она танцевала кадриль с герцогом Кларенсом. Теперь ей было милостиво позволено разжигать камин в кабинете, когда ей заблагорассудится. Пруденс надеялась, что дядюшкина щедрость не иссякнет к осени. Сейчас в мае в этом не было нужды. Теперь ей надо было заручиться его согласием на целый ряд новых предприятий, которые ради нее хотел осуществить лорд Даммлер. Он заявил, что они и так потратили уйму времени на загородные поездки и что пора приступить к исследованию Лондона. Речь шла не о развлекательных посещениях цирка или Музея восковых фигур мадам Тюссо, а о самом, так сказать, чреве Лондона. В один прекрасный день они совершили прогулку по самым ужасным трущобам в Истсайде, затем познакомились с окраинами среднего класса в таких местечках, как Ганстаун. Пруденс заметила, что Даммлер делает какие-то записи, словно это серьезная научная экспедиция. Она спросила его об этом, полагая, что он делает записи в чисто литературных целях.
— Скоро мне придется занять место в палате лордов, — объяснил он. — Я покинул страну совсем юным и мало что знаю о ней. Какая польза выслушивать занудные статистические выкладки политиков? Надо самому входить в дело.
Пруденс удивилась, с какой стати он и ее привлек к этим изысканиям, но, поскольку времяпрепровождение с лордом Даммлером ей нравилось, промолчала. Сам он как-то заметил, что такие поездки дадут ей немало материала для ее романов. Пруденс считала, что вид трущоб едва ли подвигнет ее на описание жизни бедняков; она вовсе не собиралась расширять область своих литературных интересов и заниматься физиологическими очерками, но отказываться от поездок с ним ей не хотелось, и она согласилась с Даммлером.
Он каждый раз находил новое место. Это были улицы, о которых она знала лишь понаслышке и которые вряд ли когда-либо посетила бы по собственной воле. Как-то они, прихватив корзинки с фруктами, посетили обитателей Бедлама. Пруденс была потрясена, увидев, в каких условиях существуют несчастные душевнобольные.
— Поверить не могу, что человеческие существа могут влачить столь жалкое существование, — призналась она Даммлеру, когда они покинули обитель скорби.
— Равно как и тому, что они безумны. Впрочем, если даже они переступили порог этого заведения в здравом рассудке, они в мгновение ока утратили бы его. И разве делается что-либо, чтобы помочь им?
— Но я не думаю, что они излечимы.
— Не все из них повредились умом. Разве вы не слышали о людях, у которых на время помрачается сознание, а потом разум возвращается к ним? Мне так приходилось слышать. Но если такое случается с представителями нашего класса, их отдают в частные лечебницы и нередко возвращают к нормальной жизни. Если же несчастный из бедняков, то его бросают в Бедлам навсегда.
— И ничего нельзя изменить?
— Мне или нам одним это не под силу. Это уже дело политическое. Проблемы такого масштаба могут быть решены только усилиями всего общества, что, собственно, и есть политика. Ньюгейтская тюрьма еще ужаснее, но туда я вас не повезу.