— Вы сами называли его ослом.
— Но, заметьте, очень богатым ослом. Мне и самому надо было догадаться по тому, с каким пиететом он относился к вам, что в голове у него не морганатический брак. Но у вас-то что на уме? Уж не за титулом ли вы гонитесь? Почему вы ему отказали?
— Я не люблю его.
— Любовь! Да что такое любовь? Все только и говорят о ней, но существует ли она в реальности? Я не встречал ни одного мужчины, который был бы увлечен больше двух дней одним и тем же предметом нежной страсти, как, впрочем, и ни одной женщины.
— Странно слышать подобное от великого романтика западного мира.
— Романтика, поэзия — это все совсем другое. Это область воображения, в которой мы с вами подвизаемся на пару, каждый на свой лад. Чего проще — любить выдуманный персонаж. Я боготворю Шиллу — был влюблен в нее целую неделю — это для меня новый рекорд. Мы можем создать их такими, какими хотели бы видеть своих идеальных возлюбленных, выбросив всю скуку и изъяны обыденной жизни. Они действуют по нашему мановению, а если мы хотим от них безумия страсти, мы и это можем позволить, зная, что одним росчерком пера можем привести их в чувство. Какое это имеет отношение к любви?
— Мы смотрим на это разными глазами. Я понимаю любовь совсем по-другому.
— И как же?
— Заботиться о ком-либо больше, чем о самой себе.
— Но это не любовь, — это инстинкт, или преданность, или что-то в этом роде; собственно, другое проявление любви к себе. Дети — частица нас самих. А я говорю о любви между мужчиной и женщиной.
— И я о том же.
— В таком случае вы говорите ерунду и, полагаю, сами прекрасно это понимаете, не то не рдели бы как красна девица. Хотя я никогда не понимал женщин. Одно я знаю точно: когда они говорят о любви, они хотят, чтобы вы возили их к их подругам, или покупали им новые украшения, или содержали их. Они всегда чего-то от вас хотят.
— Если женщине нравится мужчина, она берет от него то, что он предлагает. Но я не считаю, что это все имеет какое-либо отношение к любви.
— Вы либо очень глупы, либо слишком мудры. Никак не пойму, что именно. Что же касается Севильи, то здесь у нас с ним общие взгляды. Так он преподнес вам бриллианты, не так ли?
— Да, и я их не приняла. Я не считаю их проявлением любви.
— Не так уж вы разбираетесь в этом предмете, как говорите. Кого вы любили? Этого осла Спрингера, да и его не настолько, чтобы решиться соединить с ним свою жизнь. И не мне принимать уроки любви от ста… хм… от собрата по перу.
— Это не урок, а мнение. Причем продуманное.
— Прошу прощения, мэм. Вы, как всегда, вывели меня на чистую воду. Однако перейдем к хорошей вести. Вы совсем сбили меня с толку своим триумфом над набобом. Речь о другом триумфе. Вашем литературном триумфе.
— Как, вы были у Марри? — Пруденс подумала о новом издании своих книг, так удачно разошедшихся.
— Нет, это Марри зашел ко мне вчера с доктором Ашингтоном на буксире. Вот почему я не смог зайти к вам, как обещал.
— Ашингтон из «Блэквудз мэгэзин»? Он собирается писать о ваших «Песнях»?
— Да, но для вас не это хорошая новость. Он собирается писать о ваших книгах. Он готовит статью о молодых женщинах-писательницах. Вы будете представлять писательниц, я — поэтов, Шеридан — драматургов, хотя молодым его уже не назовешь, но он лучший из живущих ныне драматургов, каких можно сыскать. Хант и Хэзлит — тандем эссеистов. Так что мы в хорошей компании.
— Обо мне? Но он знать меня не знает. Я не отношусь к серьезным авторам.
— Так же как и я, но они хотят сделать нас серьезными, подняв вокруг нас шумиху. В нашей писанине они выищут уйму философских, политических и религиозных вещей, так что мы сами будем только диву даваться. Уверяю вас, когда он пообщается с вами, вы в его глазах станете циником, а сейчас вы ведете себя как истинный романтик.
— А вы моралистом, хотя считаете себя циником.
— Он хочет познакомиться с вами. Я для того и забежал, чтобы договориться с вами, как это лучше сделать. Надеюсь, вы ничего не имеете против?
— Вы просто ошеломили меня. Он что, правда придет сюда?
— Конечно, если вы не возражаете. Я приведу его и представлю вам, а потом тихо удалюсь, чтобы он в тиши и покое парил вам мозги. Только не знакомьте его с Кларенсом, не то он быстро выведет вас на чистую воду и поймет, что вы за фрукт.
— Ушам своим не верю. Доктор Ашингтон? Какой он из себя? Старый?
— Старая калоша. Слишком стар, чтобы вы могли его обаять. Лучше полагайтесь не на свои голубые глазки, а на ваше умение быть хорошим собеседником. Не говорите с ним о Скотте; а если хотите умаслить его, то он поклонник Колриджа и Саути1, (1 Колридж Сэмюэл Тейлор (1772–1834), Саути Роберт (1774–1843) — английские поэты, представители «озерной школы».) хотя ума не приложу, как в нем уживается эта парочка. Впрочем, раз ему интересна наша писанина, в нем, вероятно, есть католический душок. А может, это «Блэквудз» натравил его на нас, чтоб стряхнуть с него нафталин. Он же классицист. Подумать только, мисс Маллоу, мы будем причислены к сонму бессмертных под одной обложкой, каково, а?