— Знаешь, ты будешь смеяться, но я не ценитель вин. Обычно я мешаю белое вино, вне зависимости от цены и качества, со спрайтом, ванилью и лаймом. Прекрасно утоляет жажду. Не понимаю я сути в ароматах, осадках и прочей нечисти, — сказала я, пытаясь хоть что-то унюхать в бокале.
— Ты будешь смеяться, но я не встречал ни одну девушку, которая могла бы состязаться с тобой в оригинальности.
— Уверен?
— Даю руку на отсечение.
— Отсекать буду медленно и больно, так что хорошенько подумай. У меня этими руками на отсечение и зубами на выбивалово уже весь холодильник забит.
— А ты на органы продавай!
Лил сильный дождь.
Мы стояли возле крыльца, так, что крыша уже защищала нас от капель, но еще было видно небо.
Макс столкнул меня в дождь. Простыня чуть не упала с моего тела. И оставил меня в этом дожде одну. Второй раз за полчаса. Как будто думал или сомневался.
Я тоже сомневалась. Потому что знала, что не стоит заниматься с человеком сексом, если намереваешься завести с ним отношения. А тем более не стоит спать с человеком, с которым надеешься познакомиться.
— Что ты делаешь?
— Стой и охлаждайся. Как надоест, возвращайся на крыльцо.
Я стояла в холоде начинающегося ливня.
— Зачем ты так? — спросила я обиженно.
— Хочу посмотреть, сколько ты продержишься. Да, и зрелище красивое!
Ледяные капли скользили по моему загоревшему телу. Так просто. И так привычно.
Дождь бил с такой силой, что мы видели друг друга с трудом. Стоя на расстоянии пары метров. Своеобразная сепия природных явлений.
— Так ты хочешь? — кричал он, пытаясь стать громче дождя.
— Хочу чего?
— Поцеловать меня хочешь?
— Я хочу, чтобы ты первым сделал шаг.
Дипломат фигов. Он сделал ровно шаг. Такой шаг, чтобы именно мне пришлось принимать решение, двигаться ли в его сторону. Он сделал свой выбор — и снова перекинул право хода на меня. Следует также заметить, что этот шаг позволял ему оставаться на суше и не покидать порога крыльца.
Я стояла, мокрая и холодная от дождя. Скупая на эмоции. И эмоционально обнаженная. В ступоре, готовая войти в штопор.
Я хотела его каждой частью своего тела.
Но я боялась приблизиться. Все знают этот ступор — когда импульсы неподвластны, когда мышцы перестают сокращаться. И ты замираешь в моменте.
Дождь лил, нанося сотни тысяч единовременных ударов, повторяя эту природную дробь.
Слезы смешивались с дождем. Что делаю я? Что я творю?
Ресницы пили грозу.
— Я хочу, чтобы ты подошел ближе.
— Зачем! Сама не можешь? Я свой выбор сделал, пустив тебя в машину. Теперь ты сделай свой.
Макс улыбался. Он чувствовал каждую мою мысль и знал наперед весь спектр чувств.
— Стесняюсь!
— Первая правда, которую ты мне сказала!
— Хватит на сегодня психоанализа, доктор Фрейд!
— Правда хочешь, чтобы я приблизился? Только смотри — я не остановлюсь!
— Значит, мы с тобой будем на одинаковых скоростях.
Он взял меня за руку и притянул к себе. Сильно и резко.
Поцелуй имел вкус дождя и спадающей ночной жары. Остывшего в морозильнике шампанского, белого вина восемьдесят какого-то года (и как оно не протухает?) и чего-то еще.
Наверное.
Мы касались двадцатью пальцами четырех рук наших тел.
Мы дотрагивались четырьмя губами четырех губ.
Мы тянули четырьмя руками четыре руки.
И сливались в чем-то одном. Чему не хотелось давать названия.
Переползали в дом. Медленно.
Обычно мужчина, дорываясь до тела (хотя что я знаю про мужчин), вонзаются в тебя яро и неистово, понимая, что все — дорвался. Тут было иначе. Он делал все так медленно и постепенно, не то чтобы сосредоточенно — скорее сконцентрированно.
В какой-то момент он резко остановился, сжав безумно сильно мои руки, так что едва ли я могла сделать хоть какое-то телодвижение.
— Открой глаза!
— Зачем?
— Не хочу потакать твоему детскому воображению. Ты вообще с кем занимаешься сексом, со мной?
Это был мой первый мужчина старше двадцати трех. Сказать правду — это был мой первый мужчина. До этого было так — шушера.
— Сколько тебе? — спросил он вдруг.
— Двадцать.
— Правда, что ли?
— Сажают до четырнадцати. Расслабься.
Макс прижал меня к стенке (или это был шкаф) и, хватая пальцами шею, буквально заставлял смотреть на него, когда хотелось отвернуться и уйти в себя, он заставлял смотреть, он заставлял реагировать на каждое прикосновение, он заставлял не стесняться мурашек, которые забежали по моим ногам от практически невесомого касания его мужского символа. И потом он снова отрывался и ждал реакции.