— Пока, Алекс, — говорит Юрис. — Увидимся в академии.
— Пока, Юрис, — отвечает Алекс. — Ага, увидимся!
И они со штатским уходят.
Юрис поднимается в свою комнату. Еще неделя каникул — но, слава богам, она проведет их в загородном поместье. Никос и Агата еще не видели ее в форме. Да, и надо же похвастаться, что она научилась водить ваншип. Если честно — вовсе не так хорошо, как она водила свою звездочку там, в Грандстриме. Но ничего, все впереди.
Наутро Юрис начисто забывает высокого темноглазого мальчика, с которым ей предстоит три года учиться в одной академии.
— 22-
Так получилось, что все корабли, на которых я летал, я строил сам. Конечно, не от первой карандашной линии до последней гайки, но все же… Даже в моей красавице, в моей серебряной мечте, которая на самом деле вовсе даже черная, есть несколько узлов, собранных моими руками.
Но незабываем все-таки — он.
Он был маленький и очень старый. Выщербленный металл обшивки, заржавленные стрелки приборов, треснутые цилиндры гидравлики и сношенный в хлам допотопный двигатель с разбитыми трубками.
Когда он ожил и зафырчал, как рассерженный кот, я заплакал от счастья. Правда. Наверное, это был последний раз, когда я плакал.
Нет. Вру.
Не последний.
Но это уже никого, кроме меня, не касается.
— 23-
— Где ключ на двенадцать?
— Спроси Алекса, он брал.
— Алекс!
— Несу, несу уже, Альфи!
— Что теперь ковыряешь, будущий офицер?
— Мы с Рессиусом отлаживаем подачу клавдия на трофейном движке, а что?
Вмешивается Уокер.
— Альфи хочет поспорить, Алекс! Альфи, сколько ставишь на то, что движок не запустится?
— Дураков нет, — ворчит Альфи под общий смех. — Я уже четыре раза проигрывал, хватит!
Задвинутый в угол, стоит неказистый старый ваншип, выжимающий, ко всеобщему восхищенному изумлению, сто двадцать узлов. По вечерам после работы Алекс гоняет на нем вокруг верфи, закладывая петли.
Рессиус в таких случаях отворачивается — смотреть страшно, что вытворяет неугомонный пацан.
А Уокер никогда не отворачивается, смотрит с интересом и после особенно лихих виражей показывает Алексу большой палец.
Еще Уокер учит Алекса стрелять и очень доволен его успехами.
— Если выбьешь сто из ста, подарю тебе одну штуку, — говорит Уокер. — Замечательная вешь!
— Какая? — глаза Алекса загораются.
— Восемьдесят из ста, — отвечает Уокер. — Еще рано тебе знать о ней. Тренируйся.
Но в последний вечер перед отлетом в академию Алекс выбил только девяносто пять.
— Ничего, — утешил Уокер. — Все впереди. Помни — сто из ста. Замечательная штука ждет тебя. Учись, парень, как следует. На каникулах постреляем снова.
Назавтра началась учеба в академии.
— 24-
Я стою среди высокой, зеленой, сочной травы, какой не бывает ни по эту, ни по ту сторону мира. Лохматые красноватые метелки качаются возле моего плеча, тихонько позванивая — и над всем лугом стоит переливчатый звон. Потом я замечаю, что он перекатывается волнами, то тише, то громче, иногда затихая — на грани слышимости — и постепенно усиливаясь, так что начинают ныть уши.
Над лугом медленно поднимается огромный багровый шар. Его поверхность рябит и мерцает, по ней скользят пятна и полосы, и вдруг я понимаю, что эти пятна движутся в одном ритме со звоном поющего луга.
Мне тревожно и в то же время светло.
Я просыпаюсь с улыбкой, а в груди пушисто возится и щекочет счастье.
— 25-
— Роу — полкозы! Роу — полкозы!
Кажется, надо было обидеться? А он опешил:
— Почему полкозы?!
— Потому что черный, вот дурак!
Алекс вспомнил здешних коз и засмеялся:
— А, вон оно что! Согласен на полкозы — я черный, никто не скажет, что я козья жо… задница!
— Зато козья морда!
— Ну и ладно, я козья морда, а вот ты как раз и есть козья задница, Тайберт!
Дита Сивейн встряхнула кудрями и залилась смехом.
— Тайберт — козья жопа! Роу, ты классный парень. Но все-таки скажи, откуда такие черные берутся.
— С той стороны Грандстрима.
— Врешь!
— Чтоб мне лопнуть.
Тайберт, поневоле проглотивший "козью жопу", которую сам же и накликал, выкатывает глаза:
— А что с той стороны Грандстрима?
— Дизит.
В комнате повисает несколько растерянная тишина.
— Дизит? — говорит Сивейн сурово. — Лучше бы тебе молчать об этом, парень.
— Я б и молчал, да вы все равно узнаете, лучше сразу.
— Почему это узнаем?
— Потому что у меня дизитская фамилия, дизитская морда и в бумагах черным по белому написано, кто мой отец. Вся академия будет знать через неделю.
— Мы воюем с Дизитом, — говорит Тайберт. — Я не хочу воевать с тобой лично, Роу, но тебе многие припомнят подлые нападения на мирные города.
— Да, я уже слышал про подлый Дизит… Ну все равно я анатольский гражданин, как и все вы.
— Кому только не дают гражданство в наше время, — хмуро сказал Лемме. — Премьер-министр гильдеец, вот и мутит.
Алекс благоразумно промолчал насчет гильдейцев и премьер-министра. Еще не хватало. Достаточно того, что он полкозы. Хорошо еще — передняя половина, а не задняя.
— 26-
Тринадцать лет. Продолжает расти в длину и совсем не растет в ширину. Ноги и руки уже не кажутся непропорционально длинными, зато размер обуви уже почти мужской, а икры тонкие. Трудно подобрать сапоги — если в ступнях не жмет, так голенища широки. Курсант военной академии, поэтому аккуратно пострижен и аккуратно одет. Впрочем, вырываясь на верфь, за несколько часов возвращается к естественному состоянию — рабочему комбинезону, какой не жалко, и машинному маслу.
Когда он стоит, вытянувшись, тонкий и легкий, он — просто загляденье. Девочки и заглядываются. Ему же они пока совсем не интересны, смысл существования противоположного пола еще не открылся ему, девчонок оценивает только по человеческим качествам. Именно поэтому дружен с сокурсницей Дитой Сивейн: что она хорошенькая, он просто не замечает, а вот ее неистощимость на выдумки и шкоды ему близка и понятна. Сам такой.
В отрыве от рая — большого ангара, набитого сломанным железом — находит себе другие развлечения. Никогда не забавляется, издеваясь над людьми, даже если его хулиганство со стороны выглядит именно так. Основная причина шкод — экспериментальное познание мира (иногда заканчивается взрывами в лаборатории), иногда — шутка.
Фантазия неуемна.
Никогда не лжет, сплетнями не интересуется, о себе предпочитает не говорить. Поэтому некоторые его поступки остаются загадкой для окружающих.
Особенно — для отцов-командиров.
— 27-
Несмотря на дизитскую морду и фамилию, его приняли хорошо — потому что сам он был хорош. Он шкодил напропалую с юной разбойницей Дитой, и это примиряло с его происхождением товарищей. Он хорошо учился, схватывая на лету, и преподаватели быстро забывали, кто он.
Увы, это касалось тех, кто знал его близко. Те, кто не знал, смотрели косо. А кое-кто — очень косо.
Время от времени какая-нибудь выходка приводила к поднятию дизитского вопроса в стенах академии, и ректор вставлял среди общедисциплинарной риторики что-нибудь вроде: "а этот вообще не наш, где ему иметь понятие о чести анатольского офицера и мужчины". Но Алекс имел понятие — и получше, чем многие. Майор Валка всегда на это указывал.
За это ректор особенно не любил майора Валку.
Совместные шкоды сдружили двенадцатую группу, знаменитая же история с двадцатилетием академии, едва не окончившаяся катастрофой, снова столкнула Алекса Роу с Юрис Бассианус — и это была судьбоносная встреча.
Ребята всего лишь пошутили, зато с таким размахом, что мало не показалось никому.
Собственно, Алекс едва не вылетел тогда из академии, и дизитский вопрос снова встал во весь рост. Курсанты, бывшие причиной грандиозного скандала, так и не узнали подробностей крупного разговора между ректором и Валкой. Ясно было одно: Алекс Роу остался в двенадцатой группе только потому, что Валка уволился с работы, а дочь всемогущего премьер-министра, племянница императора, пригрозила уйти, если уйдет Алекс. В песне о дурной дизитской наследственности появился еще один куплет: из-за черномазого подкидыша с враждебной стороны вынужден был оставить преподавание один из лучших педагогов, гордость заведения. Ректор уже забыл, как строптив и неудобен был лучший педагог. А к куплету приложился гаденький припев о стакнувшейся с дизитцем гильдейке. Его исполняли вполголоса, из-за спины, потому что гильдейка была уж очень непростая, но однажды Алекс таки услышал.