Уловка достойная, но, наученные опытом прошлых нескольких часов, виноделы проявили стоическое единение в попытке избежать разговора. Тогда дворянин продолжил:
- Впрочем, даю вам шанс оправдаться. Не исключено, что оставить меня в роли первопроходца вас побудили крайне важные, безотлагательные причины.
Пауза.
- Попробую сам догадаться: у таких занятых господ, как вы, нежданно возникла необходимость обсудить нечто важное. К примеру...что-то по поводу сбора вашего бесподобного винограда?
Пауза. Ничего не подозревающая бабочка попыталась примоститься на краешек шляпы лорда, и вельможа лениво смахнул ее прочь.
- И вот, не имея возможности отложить разговор или сделать его общим достоянием, вы пришли к прекрасному решению: что никто не развлечет гостя лучше, чем он сам. Но не подумайте, что я виню вас, господа! В конце концов, это, должно быть, очень утомительно: сопровождать человека несколько часов, не выдавая при этои, сколь сильно вы тяготитесь его обществом. Быть может, вина в этом моя. Я, должно быть, дрянной собеседник и дрянной слушатель, раз меня предпочитают сторониться даже те, кто сам напросился ко мне в попутчики.
Надсмотрщик с крайне выразительным лицом человека, внезапно забывшего о предназначении в его теле легких, повернул голову к своему секретарю. Тот, стараясь не отрывать взгляда от холки своего коня, поспешил уверить лорда, что они ничуть не хотели проявить неучтивость. Нет, ни в коем случае. Их дражайший гость является одним из интереснейших собеседников на всем континенте. Безусловно, таким простым буржуа, как они, выпала невероятная удача находиться в его обществе.
Однако англичанин лишь вяло взмахнул рукой, показывая, что в словах нет никакой нужды. На самом деле жест означал, что извинения уже французам не помогут.
- Раз уж вы так любезны, что интересуетесь, о чем я думал, оставшись по вашей любезности в полном одиночестве, - начал он, хотя никто и ничем у него не интересовался, - то я отвечу, так уж и быть, хотя удовольствия мне это доставит не много. Я думал о погоде.
Французы с завидной стойкостью ожидали приближения грозы.
- Кстати говоря, о ней. Скажите, господа: и это во Франции называют осенью? – голос скакнул на октаву вверх, а сам Генри вскинул голову, презрительно щурясь. – Что же, прелестно. Солнце уже скрывается с горизонта, а я до сих пор чувствую, как оно въедается в мой череп, даже через шляпу и мои, осмелюсь заметить, не самые редкие волосы. Пресвятые небеса, да я рискую свариться заживо просто потому, что предпочел камзол легкой куртке!
Надсмотрщик с любезной улыбкой пробормотал нечто нечленораздельное: будучи неучем в науке придворных лебезений, он, тем не менее, уже усвоил, что словами нельзя будет благородно оскорбиться, если их невозможно разобрать.
К его нескрываемому ужасу, краем глаза он успел заметить, как секретарь, вопреки всем его наставлениям, открывает рот. Разумеется, из самых лучших побуждений, но болтливому мальчишке следовало бы уже понять, куда вымощена эта дорога.
- Быть может, вашей милости следует расстегнуть несколько пуговиц, чтобы облегчить дыхание? – предложил молодой человек, будучи в своей голове Давидом, победившим великана раздражения. – Сентябрь действительно может быть удушливым в наших краях.
Его начальник сделал предостерегающий знак, безнадежно запоздавший. Синие глаза сверкнули и сузились, нацелившись на добычу. В это мгновение англичанин действительно походил на коршуна, настигнувшего свою загнанную жертву.