— Кто ж тебя так, а?.. — сочувственно протянул я, поднял на лоб защитные очки, взглянул в свое перекошенное потресканное отражение — лицо с мороза красное, глаза волчьи, сероватые, прищуренные, на бровях застыли льдинки, нос чуть подрагивал. Потом встал ближе и продолжил: — Дурное это дело — зеркала колотить. Вот чем оно помешало? Висело себе и висело…
И, хмыкнув, опустил голову. Сразу под раковиной обнаружил настоящее сокровище — затвердевший кусок мыла, а рядом — три пустые бутылки: две из-под шампуня, одна — от бальзама для волос.
— Жаль, конечно, что не полные, — Джин и Клер бы притащил… — разочарованно вздохнул я и, схватив мыло, сунул в карман куртки, — но и мыло ничуть не хуже. Все-таки зашел не зря — уже есть первая удачная находка. Если, дай бог, и дальше так пойдет, может, даже кое-что и в Грим на продажу отнесу. Главное — не сглазить, как это часто бывает…
Еще раз пробежался глазами по ванной и, не найдя ничего стоящего, — покинул ее.
Пусто оказалось и на запорошенной снегом раскуроченной кухне — там уже успели побывать до меня, вынеся все самое ценное и нужное. Одни только поломанные жалюзи шумно колыхались от едва уловимого ветра, словно прогоняя отсюда случайно забредшего человека, еще надеющегося что-то разыскать среди обледеневших стен.
— Ну и бог с этой кухней… — ничуть не расстроившись, высказался я, — сам, в конце концов, виноват — надо было раньше сюда заглянуть, пока это место не приглядел себе кто-нибудь другой.
И вздохнул, направился к последней комнате.
Поставив винтовку возле старого гардероба, я отряхнул от пепла капюшон с мехом, скинул, стянул с лица шарф, снял городской бежево-бирюзовый рюкзак, положил на запыленный угловой диван и прошел вглубь помещения. На полу, прикрытом курчавым ковром, валялась порванная, истрепанная одежда, что годилась лишь на тряпки, раздавленные диски, отражающие медно-алые лучи, какие-то коробки, всевозможный хлам. Справа висела просторная книжная полка с расставленными забавными статуэтками, рамками с обезличенными фотографиями и невзрачными мягкими игрушками, а сразу перед ней — просторный, подвешенный за пару крючков, потускневший флаг с единственной кричащей надписью-лозунгом, написанной крупными черными буквами, над какими время осталось не властно:
$$$«НЕ ГУБИТЕ ПРИРОДУ!»
Я подошел, задержал печальный взгляд, несколько раз перечитал про себя этот призыв.
— Слова-то громкие, страстные, но бесполезные… — признал, наконец, я и прибавил холодно, осуждающе: — Они, увы, только воздух сотрясать умеют, а сердца вовсе не трогают. Во всяком случае, их так и не услышали.
Потом достал недокуренную с ночи сигаретку, подул, словно та валялась в грязи, сунул в рот, неторопливо закурил и приблизился к полке с книгами, пробегаясь пальцами по шершавым застарелым корешкам. Почти все — уже нечитабельные, порченые, превратившиеся в требуху, а те, что еще сохранили хоть какие-то названия, — либо технического уклона, либо научного, либо религиозного и годились исключительно на розжиг костра для ночлега. И только одна, может быть две стоили того, чтобы их взяли и раскрыли.
— Будет что почитать Клер перед сном, — с улыбкой отметил я, носом выдохнул горький дым и сложил примеченную литературу в ровную стопку возле рюкзака. Остальные брать не стал, руководствуясь золотым правилом «бери только то, что действительно нужно». — А другие не возьму: продать все равно не продашь — они никому не нужны, а носить с собой лишний груз — подвергать себя дополнительному риску.
Подвинув замаранное бурыми пятнами офисное кресло — присел, проскакал по заснеженному компьютерному столу задумчивым взглядом, выдвинул клавиатуру, понажимал по клавишам, посмотрел в разбитый монитор, перебрал ворох исписанных листов, точно ожидая найти среди них какое-то давнее послание, откинулся на спинку.
«А ведь чей-то дом был когда-то… — с грустью подумал я, — м-да уж, как все меняет время, как мастерски ломает судьбы…»
Поднял глаза — прямо над монитором, на небольшой полочке, томилась фигурка футболиста с нескончаемо дергающейся головой.
— Чего дрожишь-то? — спросил у нее. — Замерз, что ль?
Фигурка не ответила, продолжала трястись, будто в страхе.
Усмехнулся, затушил бычок об стол.
— Чудной ты, — бросил я.