Десять дней… десять…
Слюна пересохла.
– Вы не должны были возвращаться! Из-за вас… Нет, из-за тебя… Он колеблется. Может погибнуть. Другие тоже. Полагаешь, что мы не видим? Что мы слепы? Они повесили тебя так, чтобы все видели. Маленькая девочка на крюках. Не плачет, не рыдает, не стонет. Такая смелая, что даже урожденные сахрендеи, даже зная, из какого племени та происходит, спрашивают нас, отчего мы не оделим ее милостью. «Заслужила», – говорят они. «Дайте ей эту милость», – говорят. Люди ломаются… вспоминают… Ты забираешь у нас силу!
Женщина прервала себя, дыша словно после тяжелого бега. Верхняя губа ее покрылась капельками пота.
– Милость… Мой муж прислал меня, чтобы я ее тебе пожертвовала. Группа всадников может проехать мимо тебя. Несколько стрел… мы хорошо прицелимся, больно не будет – не сильнее, чем сейчас. Не станут искать виновных перед битвой, а после окажется, что стрелки погибли в бою. Но ты должна согласиться, иначе это будет обычным убийством. Примешь милость? Может, тогда духи придут к деревянным столпам, а то их до сих пор нету… Они словно отвернулись от нас! Может, в тебе-то и дело… Ты согласна? Примешь?
Милость… Добрые люди оказывают милость стрелой с острым наконечником. Убийцы детей.
– После битвы, – прошептала она. – Прежде чем она закончится… вас останется немного… там ждет…
– …Мертвый Цветок.
Она взглянула женщине в глаза: черные и спокойные. Она и вправду знала, знала построение, которое верданно использовали, лишь когда собирались сражаться до конца. Строй, который непросто создать и который действительно не позволит каравану встать на колеса раньше, чем через много часов упорного труда. Сперва выстраивали из боевых фургонов гигантский круг, где размещали всех лошадей, потом укрепляли его прилегающими полукругами. Словно ребенок рисовал палочкой цветок в снегу: круг и лепестки. Внешний выстраивали из фургонов жилых и транспортных, самые слабые лепестки дальше всего от сердца. А вокруг Цветка, в десятке мест – Листья. Круги по несколько десятков фургонов, стоящих ярдах в трехстах от крайнего лепестка. Должных задержать атаку и заставить врага распылить силы.
Фургоны ставили под разными углами, с некоторых снимали колеса, чтобы нельзя было оттянуть их по земле, другие переворачивали набок и крепили к вбитым кольям. Некоторые из полукругов неплотно прилегали к соседям, чтобы можно было выпустить из них колесницы. Все это занимало много времени, но создавало лабиринт, который придется штурмовать линию за линией. Всякий раз, когда враг захватывал одну стену, он оказывался перед следующей, еще более мощной. Его отряды не видели друг друга, не знали, удалась ли атака остальных, нужно ли им напирать или отступать. Чтобы захватить сердце лагеря, следовало пройти через десяток полукружий. Порой – и через больше. Десять линий смерти.
Что не меняло факта: Мертвый Цветок предназначен для того, чтобы сражаться до конца. Или враг считал себя побежденным и отступал – или все гибли. Нельзя было выйти из него и отправиться в путь раньше, чем противник бежал, а уж те, кто перед ними, наверняка не сбегут.
– Да, я знаю, что это значит. Вы станете биться до конца, чтобы дать время остальным. Но это не имеет значения, потому что худший из врагов – уже в вашем лагере. – Саонра заглянула ей в глаза, будто в поисках следов отчаяния. – Жажда. Кони, которых захватили во время боя с вашими колесницами, пили так, словно два дня им жалеют воды. Чем вы погасите горящие стрелы? Что удержит чары, несущие пламя? Завтра Мертвый Цветок увянет.
Она облизала губы быстрым, нервным движением.
– А ты? Примешь милость?
– Милость? Чтобы не увидеть, как вы станете гибнуть?
Взгляд подкрашенных глаз затвердел:
– Как пожелаешь, савеньйо.
Она ушла.
Боль осталась.
Сумерки приходили быстро, но словно украдкой. Тучи затянули солнце, потому небо начало темнеть, сгущаясь все более глубокой серостью, чтобы наконец прикрыть всю долину черным покрывалом. Ничего не просматривалось дальше чем на тридцать шагов.
Лагеря были готовы к битве. Демонстрация силы возымела эффект, верданно остановились и превратили караван в бронированную крепость. Однако – в крепость, бронированную лишь деревом и землею, а Вольным Племенам доводилось уже брать и такие, что состояли из камня и скал.
Йавенир стоял на поле, озирая готовящихся к битве воинов Дару Кредо. Ох, он видел гнев и ярость молодого вождя, но старца они не волновали. Этот Сын Войны слишком уж усилился, слишком продвинулся на пути к титулу Отца. Он одним из первых попытался бы захватить власть, едва над Золотым Шатром повисла бы Сломанная Стрела. Потери его не настолько уж велики – всего-то две-три тысячи воинов, остальные – раненые, которых целители поставят на ноги, но пройдут годы, пока Ких Дару Кредо вернет свой авторитет в достаточной мере, чтобы старшины племен позволили ему попытку бунта. Его даже нет нужды менять – отныне Сыновий Пояс станет больше сдерживать его движения, чем придавать сил.