А потом – галоп через затянутую дымом землю.
Земля смердела. До этой поры Эмн’клевес Вергореф даже не представлял, что она может смердеть так сильно, но Хас лишь проворчал, что если ему что-то не нравится, то он может сваливать на четыре ветра. И никто, даже боутану всего лагеря, не обладал отвагой, чтобы ответить на такое безрассудство. Не тому, кто выглядел как полузамерзший труп, синий и бледный, с запавшими глазами и волосами, слазящими с черепа вместе с кожей, с руками, пальцы на которых ломались от малейшего прикосновения.
Колдун не спал всю ночь, как и остальная четверка и все их ученики. Они не могли отбивать атаки жереберов непосредственно: непросто сопротивляться тому, кого ты не видишь и кто мечет заклинания на ходу. Но все же они пытались. Хас накладывал заслоны холода, замораживал борта фургонов, охлаждал места, которые от пожара отделяла лишь искра. Пропускал сквозь тело столько Силы, что оно в конце концов начало сдаваться.
Но они дали время, он и другие колдуны, благодаря чему Фургонщики приготовились к последней битве.
Эмн’клевес осмотрелся по линии укреплений, делая обход вместе с Анд’эверсом, которого все считали его заместителем. Ночью кузнец командовал на тех участках, где атаковали сахрендеи, и люди уже рассказывали о холодной ярости Анд’эверса и кучах трупов, что падали под лезвием его топора. И о том, как он лично командовал шестью контратаками. Ему завидовали из-за этой привилегии. Боутану имел право лично вставать в бой лишь на последней линии обороны. Ранее же должен был держаться от боев подальше.
Он отказался от активной защиты трех внешних линий. Всякий раз, когда на них шла атака, они отступали, позволяя врагу сжечь фургоны, – а потом дрались на следующей. Когда кочевники отступали и ждали, пока жар разгрызет борта, чтобы проще было их поджечь, – тоже отступали. Такова была роль лепестков Мертвого Цветка: затормозить врага, измучить его шаманов, заставить терять время. А вернее – дать время защитникам.
На четвертой линии они укрепляли фургоны землей. Копали перед ними рвы, набрасывая вырытое на борта, пока не создавался накат, из-под которого торчала только верхняя часть повозок. Чтобы сухая пыль, сходившая здесь за землю, не падала вниз от легчайшего дуновения ветерка, надлежало ее увлажнить.
А какую влагу могут предложить тридцать тысяч человек, для которых важен каждый глоток воды?
Он приказал всю ночь опорожняться всем в специально предназначенные для этих целей бочки. Приказал также собирать конский навоз. Сухим он прекрасно горел, но против свежего огонь был бессилен.
А теперь защищаемые линии обороны немилосердно воняли.
Но существовал шанс, что колдуны Фургонщиков смогут отдохнуть, поскольку потоки жара, высылаемые жереберами, не причиняли вреда земле.
Если можно было это назвать землей.
Но при взгляде на Хаса становилось ясно, что если старый колдун ляжет спать, то уже не встанет. На ногах его удерживали лишь ярость, злоба и упорство. А еще желание перебить как можно больше сахрендеев.
А они уже поубивали некоторое их число. Обе стороны сражались отважно и дико, хоть от тех проклятых убийц он и не ожидал подобного упорства. Но только утро должно было принести настоящий бой.
Боутану не рассчитывал на победу, которая случилась бы, лишь если б они обескровили сахрендеев настолько, чтобы те отказались от осады. Но если бы ему удалось удержать лагерь до ночи, у них оставался бы шанс на помощь. Лагерь Ав’лерр уже должен сойти с гор и направляться в их сторону. Если…
Он прервал эти пустые размышления и почти рассмеялся. Люди его ехали половину дня, а вторую его половину и всю ночь – сражались. А он искренне сомневался, что кочевники задействовали в атаке силы больше пятой части того, что у них имелось. Молнии еще даже не обнажали сабель, сахрендеи отправляли в бой отряды по тысяче человек, даже у Дару Кредо наверняка было еще с десяток тысяч всадников. Это не будет равная битва. А подмога? Разве Йавенир – глупец? И где остальные Сыны Войны? И сколько всадников нужно, чтобы заставить обоз окопаться?
Не будет подмоги.
Это были странные, горькие и циничные мысли, липкие, будто смола, и – как она – замедляющие. Боутану улыбнулся им и сплюнул, чтобы не тратить влагу, прямо в одну из специальных бочек. Если все так, если подмоги не будет – что ж, так тому и быть. Но кочевники станут плакать сто лет подряд, вспоминая битву при броде на Лассе. А сахрендеи от одной мысли о ней станут сикать себе по ногам.