Птухин уже слышал от летчиков, что в районе Сарагосы большое скопление зенитных орудий, плотным огнем обстреливающих наши самолеты при подходе к городу. Почему именно здесь?
Что они там так бдительно охраняют? Наблюдения с горы Монте-Оскуро и доклады разведчиков позволили установить скопление авиации. Это уже наводило на размышления о том, что намечается наступление, для поддержки которого создается авиационная группировка. Не исключалось предположение и того, что фашисты готовились нанести по аэродромам республики массированный удар. Это больше всего тревожило Птухина, поскольку самолетов у республики осталось катастрофически мало. Поставкам из Советского Союза большинство европейских государств чинило препятствия, а промышленность Испании давала в сутки один И-16 и не более двух И-15. Птухин подсчитал, что господство в воздухе можно удержать, если сбивать по восемь самолетов противника на каждый сбитый свой.
Позвонили из Бахаралоса. Серов доложил, что звено Евгения Антонова «заарканило» «фиат». Пленный летчик с Гарапинильоса! Такая удача может только присниться!
Всю дорогу до Бахаралоса Птухин молчал, изредка бросая шоферу:
— Нельзя ли побыстрее, Сервандо?
Сервандо любит Хосе и прощает ему эти оскорбительные просьбы. Видимо, генерал здорово задумался и не замечает, что нога Сервандо давно «утопила» в пол акселератор и машина едва вписывается в повороты дороги.
Серов и Антонов ждали Птухина на краю аэродрома.
— Где пленный? — спросил Птухин, пожимая руки встречающим.
— Один вот, — Серов показал на новый «фиат» с большим черным котом во весь фюзеляж, — а другой в сарае, дрожит от страха.
— Не знает дурных примет, вот и не повезло, — пошутил Агальцов, приехавший вместе с Птухиным.
— Насколько мы поняли, этот итальянец из вновь прибывших, район знает плохо, но пилот классный, — начал Антонов, — когда понял, что мы хотим его взять живьем, такой показал полет на бреющем между кустиков, позавидуешь. Только пулеметными трассами и управляли им до самого приземления.
Напряженно всматриваясь через окно сарая в лица прибывших, итальянец клял себя за то, что не выполнил требования командования: в плен не сдаваться. «Летчик должен найти в себе мужество и покончить жизнь самоубийством…» А он, когда тройка истребителей зажала его между трассами, послушно шел как щенок на поводке.
В том, что его расстреляют, он не сомневался. Страшно было подумать, что начнут пытать, как это порой делали с пленными его собратья по оружию. Он хорошо помнит, как, заблудившись и приняв за свой, на аэродром Сеговия приземлился русский летчик. Трудно сказать, сколько франкисты издевались над ним, но когда его, окровавленного, с петлей, захлестнутой на шее, водили по городу, вид его был ужасен. Наглумившись над летчиком, они его убили.
Птухин вошел, итальянец сразу же спросил:
— Меня не будут пытать, меня не убьют?
— Скажи ему, Соня, никто не собирается с ним расправляться.
С самого начала Птухин решил проверить, намерен ли пленный говорить правду. На карте северо-западнее Сарагосы он умышленно обвел кружок и спросил пленного:
— Гарапинильос?
Итальянец, обрадованный, что ему обещали сохранить жизнь, с готовностью указал точное расположение аэродрома.
А через двадцать минут перед Птухиным лежал подробный план размещения стоянок самолетов, бензохранилищ, складов боеприпасов, зенитных орудий. Над крестиками, обозначавшими самолеты, стояло их количество и тип. Общая цифра перевалила за сто. «Редкое скопление. Как у нас в Люберцах или на Центральном аэродроме накануне парада», — подумал Птухин.
Пленного увели.
Завороженно глядя на листок, Птухин обратился к Агальцову:
— Что скажешь, Мартин?
— Думаю, фашисты не будут долго держать в бездействии такую армаду самолетов на одном аэродроме.