Когда мужчина сел, Томас заметил на стене над кожаным стулом картину, написанную самыми прекрасными красками, которые он когда-либо видел. Картина будто излучала свет, а краски парили над холстом. Не только цвета привели Томаса в восторг, но и само изображение, от которого он не мог оторвать глаз. Темнокожая женщина с обнаженной грудью, пленительное тело в голове сразу рождались мысли о солнце и о том, чем занимаются мужчины и женщины, когда остаются наедине.
- Гоген, - сказал мужчина, - подлинник. У меня есть еще Боннар и Сезан. Нравится?
Томас кивнул.
- Позже они все будут твоими. Что ты об этом думаешь?
Томас снова кивнул.
- Послушай, Томас, - сказал мужчина, - я прекрасно понимаю, что с тобой происходит. Я нашел для тебя психолога. Можешь приходить к нему три раза в неделю, задавать вопросы и обсуждать свои проблемы. Хочу, чтобы ты знал: я понимаю, в какой мучительной ситуации ты сейчас находишься. - Все это звучало заученно, будто кто-то заранее написал для него текст. - Мама и бабушка тебя обманывали, но ты должен понять, что они хотели тебя защитить. И меня. Понимаешь? Понимаешь, Том?
Томас не знал, какого ответа ожидал мужчина, и покачал головой.
- Нет? - удивленно спросил мужчина. - Не понимаешь?
Мужчина посмотрел сквозь него, на стоявшую сзади мать.
- Ты ему все объяснила, не так ли?
- Да, - услышал Том голос матери. - Но он не понимает.
Мужчина вновь посмотрел на Тома:
- Ты же умный мальчик. Что именно ты не понимаешь?
- Я не понимаю, почему... почему вы не женаты.
Мужчина отвел взгляд, раздраженный его несообразительностью, облизнул сухие губы и повернулся к Яннетье.
- Мы с твоей матерью решили, что у тебя будет новое имя. - Он снова посмотрел на Томаса: - Имя твоего отца. Мое имя. Отныне тебя будут звать Томас Грюнфелд. Время Томаса Бергмана прошло. И ты получишь другое воспитание. Ты еврейский мальчик. Знаешь, кто такие евреи?
Томас покачал головой.
- Евреи - это очень старый народ, носитель древнейшей культуры в мире. И поскольку я еврей, ты тоже еврей.
- А мама?
- Мама тоже станет еврейкой.
- Но мы же католики, - сказал Томас.
- Нет, вы больше не католики. Начиная со следующей недели, ты - еврей, а твоя мама - еврейка.
- Как такое возможно? - спросил Томас, робко протестуя.
- Возможно. В понедельник твоя мать отправится в Париж, где... как это лучше сказать, где получит еврейское крещение. В ванне. В микве - так называется ванна. А через год ты совершишь свой бармицва, это то же самое, что причастие, только еврейское.
- Это грех? - спросил Томас.
- Грех? - повторил мужчина. - Нет, отныне ты еврейский мальчик. Ты получишь еврейское образование и будешь жить среди своего народа. Вот если бы ты жил не как еврей - это был бы грех.
- А евреи верят в Святого Отца?
- Да. Но мы Его никогда так не называем.
- А как?
- Богом. Или Господом. И чаще всего, на древнееврейском Адонаи.
- А в Святую Троицу евреи верят?
- Нет. Для нас Бог один. Он не разделяем.
- Но Иисус Христос погиб за нас на кресте!
- Отныне тебе придется выбросить это из головы.
- Это невозможно. Это язычество.
- Ты еврей. Мы не верим, что Мессия уже приходил. Его приход еще впереди.
- Иисус Христос еще вернется на землю, да. - И вдруг ему пришла в голову мысль: - Это евреи Его убили!
- Римляне, - исправил его мужчина.
- А евреи их поддержали! - воскликнул Томас.
Голос мужчины прогремел над массивным бюро с львиными головами, грозно смотревшими на Томаса с разинутыми пастями.
- Довольно! Прекрати нести эту чепуху! - И, успокоившись, без малейшей эмоции, произнес: - Ты всему научишься. Пройдет какое-то время, и мы снова поговорим об этом. Тогда ты поймешь, что мир устроен иначе, чем ты думаешь.
Томас замотал головой. Отрицая и утверждая одновременно.
- Ты все узнаешь. Ты же наверняка слышал о войне, о евреях в лагерях?
Да, об этом он слышал. О преступлениях немцев, убивавших евреев, к которым он тоже, как оказывается, теперь принадлежал. К тем истощенным людям за колючей проволокой на черно-белых фотографиях. Эти люди внушали ему страх перед миром, перед дьяволом, перед искушением зла.
- Вы тоже сидели в лагере?
- Нет. Твои дедушка и бабушка сидели. Их убили. Всю мою семью убили.
- Бабушка жива, - сказал Томас.
- К счастью, да, - сказал мужчина и снял очки. Мягкой салфеткой, лежавшей в хрустальной вазочке на поверхности письменного стола из красной кожи, он протер стекла. - Слушай внимательно то, что я тебе сейчас скажу. Он заморгал, и Томас заметил красную вмятину у него над носом, где сидели очки. - Всю свою жизнь я много работал. Я до сих пор много работаю. И я хочу иметь преемника, того, кто продолжил бы мое дело в будущем. Я имею в виду тебя, Томас. Ты моя плоть и кровь, мой наследник. Ты получишь столько денег, сколько не потратишь за десять жизней. Ты везде будешь чувствовать себя как дома, потому что у тебя повсюду будут дома. Ты будешь наслаждаться жизнью, но у тебя будут и обязанности. Многие отрасли промышленности, тысячи заводов будут зависеть от тебя.
Поэтому после летних каникул ты переедешь в другое место. С мамой ты будешь видеться каждое воскресенье, отправляясь к ней в субботу вечером, когда закончится шабат. А в остальное время ты будешь жить в приемной семье. В семье Кюпферсов в Бюссуме. Ты получишь там традиционное воспитание. Ты выучишь иврит, познакомишься с еврейскими обычаями - они сделают из тебя настоящего еврейского мальчика. Это милые, добрые люди. Господин Кюпферс - портной, он сошьет для тебя прекрасные костюмы.
- А как же мама?
- Мама останется дома, в Гааге. Поначалу она будет каждый день тебе звонить, правда, Ян?
Ее звали совсем не так, ее звали Яннетье.
- Да, - сказала она.
Томас слышал, как она сглатывала слезы.
- Ты будешь ходить там в школу, подружишься с другими мальчиками, а когда тебе исполнится восемнадцать, ты поступишь в университет. И в один прекрасный день ты начнешь работать у меня.
- А другие дети у них есть?
- У Кюпферсов?
Томас кивнул.
- Нет, ты единственный. Они будут о тебе заботиться, как о собственном сыне.
- А мама? Что плохого в маме?
- Ничего. Но мама не знает, что такое еврейское воспитание, понимаешь? Мама не имеет об этом ни малейшего представления. Этому нужно учиться. Поэтому ты и отправляешься к Кюпферсам.
- А мама не может этому научиться?
- Нет. Мама для этого слишком старая.
- Мама не старая. Маме всего двадцать девять.
- Знаю. Она еще очень молода. Но чтобы досконально разобраться в тонкостях еврейского воспитания, нужно быть моложе, поверь мне.
- А сколько вам лет?
- Пятьдесят девять.
- Бабушке пятьдесят восемь.
- Да.
- Почему вы мой отец?
- Потому.
- У вас есть другие дети?
- Нет.
- Вы женаты?
- Да. На другой женщине.
- Я думал, что мой отец погиб. Что он был рыбаком.
- Я твой отец. И никто другой.
- Я не хочу быть евреем.
- Но ты еврей.
- Я не знаю ни одного еврея.
- Это скоро изменится.
- А что будет с мамой?
- Я о ней позабочусь. Хорошо позабочусь.
- Я не хочу с ней расставаться.
- У тебя впереди все лето, чтобы привыкнуть к этой мысли. Вместе с Ян ты будешь навещать Кюпферсов и убедишься, как у них хорошо. Они очень милые люди. Затем ты отправишься в Швейцарию на каникулы, вместе с мамой и бабушкой, а в сентябре ты переедешь в Бюссум. Тебе понравится, вот увидишь. Ян?
Томас почувствовал ее руку на своем плече, она ущипнула его.
- Так лучше всего, - сказала она неуверенно, сдерживая слезы. - Тебя ждет большое будущее".
Следующим летом Томас заключил союз с бабушкой. Она утверждала, что мама продалась за миллион сребреников и квартиру в Париже, куда его доставляли водитель Герард, охранник и ассистент. Так писал Грин. Бабушка была готова на любую работу - мыть туалеты у иностранных дипломатов, натирать стены и гладить нижнее белье. В то время как мать по-прежнему его любила и оставила ради него святую католическую веру, согласившись на еврейское крещение в Париже, в ванне. "К тому же не в настоящей, а в так называемой либеральной - это то же самое, что реформаторская церковь у протестантов - ерунда".