Вестница больше не возвращалась к разговору о том, чью сторону примет сам Яромир в дни Конца. Она хотела понять человека, терпеливо дождаться, пока в его душе уляжется муть пережитых бед, и покой се маленького храма принесет ему утешение.
Ранним утром, когда Яромир умылся у колодца и возвратился в храм, он увидел, что Девонна, встав на лавку, вешает на стену еще одну вышивку с изображением заросшего осокой и аиром озерца. Она радостно улыбнулась ему:
– У меня дома их слишком много, а здесь – голые стены.
Девонна легко спрыгнула с лавки.
– Кому же это ты столько наткала? – спросил Яромир, стараясь за усмешкой спрятать кольнувшую в сердце ревность.
Вестница ответила:
– Никому. Кому же нужно так много? Просто для красоты, – и снова повторила. – Но их никому столько не нужно, сколько я наткала и вышила… за сотни лет.
– Ты мастерица, – сказал Яромир. – Такой красоты ни в одном дворце, видно, нету. Какой-нибудь король, небось, сундук золота бы не пожалел за такую работу.
– А мы теперь все стены завесим! – обрадовалась Девонна. – Хочешь, я вышью что-нибудь нарочно для тебя?
Яромир, словно не расслышав, переспросил:
– Для меня? Для… Девонна, да, хочу! Что ты вышьешь?
– То, что ты захочешь. Сам выбери. Пойдем в лес. Я принесла тебе завтрак. Поешь, и пойдем, – весело торопила она.
В лесу не было троп – здесь давно никто не ходил. Когда-то к селу, в котором стоял храм, вела дорога, но она заросла. Девонна провела Яромира через поросший высокими соснами склон, где под ногами сплошным ковром рос папоротник. От яркого солнца, запаха хвои, можжевельника и земляники у Девонны кружилась голова. Она знала эти места как собственный дом, и почему-то ей хотелось, чтобы Яромир тоже знал и видел все это так, как видит она. Иногда Девонна наклонялась, чтобы сорвать из-под папоротника ягоду или цветок. Стебли цветов она на ходу сплела в косицу, а потом заправила под свой серебряный обруч; синие, желтые и малиновые лесные цветы казались особенно яркими среди ее светлых волос. Иногда "Девонна показывала Яромиру какую-нибудь птицу или протягивала на ладони горсть земляники или малины и улыбалась ему. Ей было необычно весело, она редко так веселилась во время своих одиноких прогулок. Девонне казалось, что охватившая ее радость передалась ей от самого леса, который радуется лету и солнцу, короткому времени цветения.
Небожительница и ее друг-человек поднялись по склону. Дальше путь лежал вниз, к узкой извилистой речке. Там шумели осина и ольха, запахи сосны сменились пьянящим ароматом еще не отцветшей липы. Девонна побежала к речке, перепрыгивая через коряги, обегая вокруг стволов, нагибаясь, чтобы проскользнуть под ветвями. Высокая, по колено, трава не мешала ей бежать и, казалось, даже не пригибалась под ее ногами. Яромир смеялся и быстро шел за ней, чтобы не отстать.
Девонна остановилась, придерживаясь за ствол тонкой липы, оглянулась и махнула рукой. Шалый стоял, настороженно принюхиваясь и прислушиваясь.
– Шалый, ко мне! – крикнула Девонна. Пес навострил уши и наклонил голову. – Беги ко мне, не бойся! – Она протянула к нему руки.
Шалый неуверенно затрусил, а потом вдруг с лаем неуклюжими прыжками поскакал к ней. Девонна вскинула руки, и Шалый прыгнул, припал к земле, прыгнул еще. Теперь он лаял без остановки. Яромир только приоткрыл рот, не веря своим глазам: Шалый играет!
– А теперь – к речке!
Яромир смотрел, как вестница и собака побежали дальше вдвоем. Он начал торопливо спускаться со склона за ними.
Девонна ждала на берегу. Она стояла на открытой поляне среди травы.
Вестница посмотрела вверх: густые кроны деревьев почти смыкались над ней, как купол, но в просвете между листвой ярко синело небо. Она сняла с головы обруч вместе с цветами, тряхнула головой, потом пригладила растрепавшиеся волосы и засмеялась.
– Яромир, иди скорее сюда! Смотри!
Она вновь надела серебряный обруч, оплетенный цветами и темно-зелеными резными листьями; такими же зелеными теперь казались ее глаза. Шалый упал на спину у ее ног и начал кататься по траве. Позади Девонны журчала река, шелест листьев был еле слышен, птицы пели на разные голоса. Уловив в звуках леса мелодию, Девонна вскинула руки и закружилась в танце. Она вспомнила танцевавших на водной глади озерниц; но сейчас это не омрачило ее радости.
Яромир смотрел, как она кружится все быстрее. Волосы вестницы развевались. Она встретилась с Яромиром взглядом и, как недавно Шалому, протянула ему обе руки:
– Пойдем!
Девонна видела его умоляющие глаза. Яромир смотрел на нее так, точно она звала его броситься в огонь.
– Что ты?! Не бойся, иди… – позвала она.
Яромир подал ей руки. Девонна повела его к центру поляны. Не улыбаясь, все с такой же мольбой в глазах Яромир начал медленно кружиться вместе с ней. Девонна с тревогой смотрела в застывшее лицо Яромира, чувствуя, что в танце его ведет она, и его руки кажутся неживыми в ее ладонях. Шалый припадал к земле и громко лаял на птиц, которые прятались от него в глубь кустарника. Громко звенела река.
Девонна хотела остановиться. Но Яромир вдруг глубоко вздохнул, точно просыпаясь. Она ощутила, что теперь не она – он кружит ее. У Девонны радостно забилось сердце. Она засмеялась, и Яромир тоже, громко и будто бы с облегчением. Его руки стали ей опорой.
Девонна все явственнее чувствовала, что охватившая их радость – это радость леса. Ей почудилось: он сам глядит на них чьими-то глазами. Ощущение было таким сильным, что вестница быстро остановилась и обернулась в сторону большого орехового куста на краю поляны, откуда, ей казалось, на них смотрят.
Она встретила взгляд пары серо-зеленых глаз. Девонна замерла, боясь испугать существо, затаившееся в кустах, и лишь тронула Яромира за рукав.
Это был дубровник – почти такой же, как недавно рассказывал Яромир, только волосы у него были темные. Дубровник улыбнулся. Девонна тоже улыбнулась, глядя в глаза дубровнику, блестевшие среди листвы. Яромир стоял рядом с ней и держал ее за руку.
– Ему нравится, – тихо сказала Девонна Яромиру. – Давай танцевать дальше.
…Ей слышалось: «Поджигай! Поджигай!» Вот и сам Яромир – на кольцах кольчуги пляшут блики, как будто бы кольчуга на нем горит. Шлема нет. Русая, чуть отросшая бородка от огня отливает в медь. В глубине души шевелится надежда: может быть, они испугаются и разбегутся, эти верные Престолу ребята из Анвардена? Пусть бегут, хватит и того, чтобы спалить их слободу.
Но они не бегут, а стоят, обнажив мечи, чтобы рубить мятежников. Тогда обида мутит Яромиру всю душу. Пришли сюда, установили чужой порядок, нагнали на людей страху, пустили по миру бедняков – а теперь еще драться! И в своей огненной кольчуге он кидается в свалку, зная, что за ним – вооруженная косами и топорами, мечами и копьями толпа.
В Даргороде дружины князей были немногочисленны. В случае войны на врага выходило ополчение, поэтому простонародье без помех держало дома оружие и доспехи. Только в последние годы на это вышел запрет – когда король Анвардена, державы вардов, предложил северным князьям военный союз.
Предотвратить бунт богоборца было нельзя: в писаниях сказано, что сам Вседержитель попускает ему случиться. Но можно обложить будущих мятежников, как стаю волков. Надо, чтобы земля севера горела у них под ногами. Король Олверон, повелитель вардов, предлагал ввести в Даргород, Звониград, Гронск и Залуцк свои войска. Так самые большие княжества севера присоединились бы к союзу Престола. Когда придет срок, мятежники окажутся, словно в кипящем котле, среди переполненных верными Престолу войсками крепостей. Король Анвардена обещал князьям помощь и в строительстве новых укреплений.
Даргородский князь Войтверд первым вступил в союз с Анварденом и установил подати на содержание чужеземных войск. Эти войска стояли теперь по всем северным городам. Местное простонародье сразу возненавидело чужих нахлебников. В храмах священники пытались растолковать народу, что перед Концом все должны взять на себя груз последних дней. Копить больше незачем, незачем даже беречь свои дома. Народ должен служить власти имуществом, как войска – жизнью. Власть защитит север от нечестивого мятежа. Кто ради собственной сытости и покоя будет избегать послушания князю и сеять смуту, тот пусть не надеется на пощаду. Князь и церковь несут тяжкое бремя забот. Им проливать кровь, им и держать ответ перед Вседержителем и собственной совестью. Так что народ да склонится перед богоданной властью.