Зенитки неистовствовали, но сквозь несмолкающий грохот артиллерийского раската доносилось в комнату металлическое гудение пролетающих над городом самолетов, и Елена Ивановна, невольно вздрогнув, сказала:
— Я ухожу.
— Иди, иди, и я сейчас спущусь вниз…
Подымаясь по черной лестнице, Елена Ивановна услышала шаги шедшей следом Софьи Гавриловны.
— Аленушка! — крикнула старуха. — На крышу идешь?
— Да, Софья Гавриловна…
— Уговорила своего упрямого старца?
— Только слезы и помогли.
— А ты начинай плакать, как только завоет сирена. Тогда не придется долго заниматься уговорами.
— Теперь уж буду сразу реветь.
— И лучше! Я-то ведь его мысли хорошо понимаю. Дескать, если придется умирать, так лучше сразу помереть, не играя со смертью в прятки. Как хочешь, а мне подобные рассуждения не нравятся. В этом что-то наигранное есть, этакое никому не нужное молодечество… Конечно, он очень стар, но ты его не распускай…
— Не буду…
Они подымались по крутым скользким ступеням. Вот и знакомый последний пролет лестницы перед чердаком. Сквозь отверстие в крыше виден кусок полыхающего алым пламенем неба. Осколки зенитных снарядов стучат по железу. Через слуховое окно Елена Ивановна вылезла на крышу.
— Руку подать? — спросила Елена Ивановна, обернувшись к своей спутнице.
— Я сама, — упрямо ответила Софья Гавриловна.
Она встала рядом на свое привычное место возле трубы. Кругом было светло, как днем, и десятки прожекторов освещали далекие облака. Вспышки над расположением ближних зенитных батарей становились ярче. Мерный рокот моторов не стихал: где-то высоко, над облаками, шел воздушный бой. Лучи прожектора поползли над ближними кварталами. И тотчас увидела Елена Ивановна, как в широкий сноп лучей попал самолет. Он почему-то показался ей похожим на жука, которого пронзила гигантская светящаяся булавка.
— «Юнкерс» ловят, — сказала Софья Гавриловна.
— Точно!..
— Зенитки, гляди-ка, зенитки.
Свет прожектора, скользнув, снова пробежал вниз, а на том месте, где еще недавно ширился сноп яркого света, теперь вспыхивали разрывы зенитных снарядов. И сразу послышался чудовищный грохот, с которым можно было сравнить только гул обвала в горах, и пламя взметнулось над соседним домом. Словно вихрь подхватил Елену Ивановну, и на мгновение она потеряла всякую власть над собой. Заныло сердце, ноги подкосились: падая, она ощутила всем телом холод железа и сразу почувствовала, что катится вниз по скату.
Это длилось, может быть, только одно мгновение… Елена Ивановна вскрикнула. Все, что знала, видела, помнила, — промелькнуло пестрой чередой. И небо, полыхающее пожаром, и снопы прожекторов, и глухие разрывы снарядов, и холодное ребристое железо, и столбик у самого края крыши, деревянный, невысокий, шаткий… В нем, только в нем одном её спасение, жизнь, надежда… За столбиком начиналась дымная, темная бездна, где-то внизу, под обрывом, знакомый тротуар родной улицы, тумбы, булыжники, киоски газетчиков, ларьки чистильщиков сапог, — как страшно будет лежать посреди панели с раскинутыми широко руками, с залитым кровью лицом… Огромным напряжением воли Елена Ивановна в это мгновение вытянула руки. Она почувствовала, как прикоснулись её руки к чему-то очень шаткому, скользкому. И сразу же оборвалась инерция падения — крыша уже не двигалась под её телом. И хоть было очень неудобно лежать на холодном ребристом железе, спокойствие начало возвращаться. Теперь, когда опасность миновала, хотелось зажмурить глаза и кричать, — так страшно было видеть, ощущать всем телом неумолимо обступающую нахлынь осенней темной ночи, струящейся за скатами крыши.
— Аленушка, голубушка!..
Софья Гавриловна стояла на коленях неподалеку от неё, тоже оглушенная взрывом, и, должно быть, давно уже окликала её, но то, что происходило вокруг, сейчас не существовало для Елены Ивановны — она вся была полна всепоглощающим стремлением к спасению, и никакой голос, шедший из окружающего мира, не доходил до неё. Когда все миновало и пришел страх, которого она не чувствовала в минуту падения, ей захотелось зажмурить глаза, чтобы не видеть обрыва, начинавшегося за последним желобком крыши, и знакомый грудной голос стал нужен Елене Ивановне, как поддержка, пришедшая в самую трудную минуту. Громко откликнувшись на зов старухи, Елена Ивановна ощутила желание заплакать.
— Ну что это такое? — добродушно и ласково сказала Софья Гавриловна. — Называют нас героями, а мы самым обычным женским способом на беду откликаемся: слезами…