Шефтл подошел к скамье, на которой сидел незнакомый красноармеец.
— Закурим? — спросил он, протягивая вышитый Зелдой кисет.
— Только что курил, — ответил красноармеец. Но, увидев протянутую руку и просительную улыбку на скуластом смуглом лице, все-таки взял щепотку и свернул самокрутку.
Шефтл сел. Не спеша закурил и начал расспрашивать: где, в каком лежал госпитале, на каком фронте воевал, куда ранило?
Красноармеец отвечал неохотно.
Это был Алексей Орешин. Настроение у него было подавленное. Он не получил до сих пор ни одного письма от Эльки.
Получилось черт знает что. Первые три недели июня, до самого начала войны, Алексей был загружен работой в одном из районов Минской области. Эльку еще до этого просил писать ему в Минск, до востребования. А 26 июня, когда немцы бомбили город, он заскочил в Минск за письмами. Но весь квартал был уже разгромлен, горел. С трудом выбрался из города. Тогда писать Эльке не было никакой возможности. Написал уже из госпиталя, просил тут же, немедленно ответить. Но через две недели письмо вернулось назад с надписью на конверте «Адресат выбыл».
Алексей не знал покоя, думал и передумывал, что могло с ними случиться, где семья? Он терялся в догадках. У кого узнать? Где искать их?
Погруженный в свои мысли, он вяло поддерживал разговор с подсевшим солдатом. Но тот не смущался.
— Ну, а в госпитале? Долго лежали? — допытывался Шефтл, попыхивая толстой козьей ножкой.
— Месяц с чем-то… Да, около пяти недель, — рассеянно ответил Алексей.
— А я только двадцать три дня. Еле дождался, пока выписали. Лежишь, ничего не делаешь… и все время думаешь о доме. Что с ними? Как они там без тебя? Лишь бы не было беды, лишь бы были здоровы — больше, кажется, ничего не нужно. Не то что эти… Хорошо им, — Шефтл показал на компанию молоденьких красноармейцев, окруживших круглолицего сержанта, который стоял посреди теплушки и, покачиваясь на каблуках, шпарил на гармони. — Ни забот, ни хлопот. Что они знают? А у меня всегда неспокойно на сердце. Дома жена и четверо ребят мал мала меньше… И старуха мать вдобавок… А у вас? Тоже, должно быть, есть семья, — полюбопытствовал Шефтл, придвигаясь к Алексею.
— Да… есть, — тихо ответил тот.
— Так я и думал, — оживился Шефтл. — Я сразу подумал, как только вас увидел. А вы сами? То есть откуда, вы, хотел я спросить?
— Издалека… — уклончиво ответил Алексей.
— Ну, что значит — издалека?
— Из Читы, — нехотя проговорил Алексей. — Слыхали?
— Чита… Чита… — пробормотал Шефтл, морща лоб, и вдруг вспомнил: «В Чите ведь жила Элька!» — Ну конечно, слышал! — воскликнул он. — Там жила одна моя знакомая.
— Она и сейчас там живет? — быстро спросил Орешин.
— Да нет… А что?
— Ничего… Просто так…
— А вы что, до войны работали там? — не унимался Шефтл.
— И там, и не только там… в разных местах. Пойдем покурим, попробуем теперь моей махорки.
— Давайте, — охотно согласился Шефтл. Собеседник, хоть и оказался неразговорчивым, по-прежнему чем-то нравился ему.
Подошли к раскрытой двери вагона.
Курили и смотрели на тянувшийся вдоль железнодорожной линии лес; каждый думал о своем.
Кроме горьких мыслей об Эльке и дочери Алексея угнетало непрерывное отступление советских войск. Фронт все ближе и ближе к Москве — почему? В чем причина? — спрашивал он себя.
… Эшелон, стуча колесами, мчался на запад, все ближе к фронту. Лес неожиданно кончился. Перед глазами промелькнул маленький картофельный огород, потом одинокий двор с красивым деревянным домиком посредине. Узкая песчаная насыпь, на которой было выложено белыми камешками: «Наше дело правое!» Потом снова потянулся густой сосновый лес. Стройные, прямые, как мачты, сосны стояли неподвижно. Из лесного сумрака веяло терпким запахом сосновой смолы.