Хозяин лежал с закрытыми глазами на продавленной кровати, сложив руки на груди. Будто уснул.
Обойдя комнату, Эммалиэ нашла засиженный мухами осколок зеркала и поднесла ко рту старика. Долго вглядывалась, определяя признаки дыхания.
— Тише! Ишь, разгалделись, — прикрикнул Сиорем на расшумевшихся женщин, которые обсуждали скудную обстановку жилища.
— Отошел, — заключила Эммалиэ, и её слова послужили сигналом к действию. Женщины, повысив голоса, заспорили, кому достанется обшарпанный стол с драной клеенкой, а кому — шаткие стулья. О наследниках старика не знали, поэтому хозяйское имущество по умолчанию делилось между соседями.
— Хватит! — прикрикнула Эммалиэ. — Разве не совестно? Еще не упокоили человека, а уже растаскиваете чужое добро?
Окрик возымел действие. Кто-то из женщин принес таз с водой, чтобы обтереть лежащего.
Дед Пеалей и при жизни был сух телосложением, а после смерти совсем истаял. Когда он умер? Наверное, больше двух суток назад. В комнате пахло немытым старчеством, но не мертвечиной. Холод замедлил процесс разложения. А может, причиной стало хику. Достигшие неземного блаженства засыпают сном младенца, и тлен не трогает тела неделями.
Сиорем обшаривал шкафчики.
— Пеалей… Пеалей… Должны же быть документы…
После обмывания возник спор: как доставить умершего в храм. Соседи мялись, каждый хотел урвать кусочек от нежданного "наследства". Пока протаскаешься туда и обратно, более расторопные растащат имущество. Наконец, одна из женщин выделила велосипед, и Сиорем прицепил тачку к багажнику. Тело завернули мумией в простыню — абы как, неумело. Храмовник провел бы службу по всем правилам, но за приглашение нужно платить.
Пришлось Эммалиэ и Айями провожать старика в последний путь, потому что соседи вдруг вспомнили о неотложных делах. Женщины прихватили в дорогу Люнечку, побоявшись оставлять маленького ребенка надолго без присмотра.
— Смотри, тачку не прогадай. Умыкнут из-под носа — не расплатишься, — наставлял Сиорем.
— Баб, это кто? — показала Люнечка на покойника.
— Это, милая моя, тот, чья душа освободилась от бренных мук.
— А кто такая дуса? А для чего нузна мука? И почему бъенные? — завалила вопросами дочка.
— Не мука, а мука, — пояснила Эммалиэ. — А душа — это то, что отличает одного человека от другого.
Так за вопросами и ответами женщины и докатили велосипед до дверей храма. Снаружи давно стемнело, но благодаря горящим фонарям и прожекторам троица добралась по вечерним улицам без осложнений.
— Он лёгкий. Донесем. Берись за плечи, а я — за ноги. Люня, отойди в сторонку. Раз, два, взяли!
Соседка не соврала. Дед Пеалей весил ничуть не больше Люнечки. Вдвоем они отнесли тело на территорию Хикаяси и положили в каменную плоскую чашу в форме сведенных ладоней. Айями старалась не смотреть на фигуру богини, купающуюся в бледно-голубоватом свете.
— Мам, а почему у тёти сетыле уки? — спросила дочка. Задрав голову, она зачарованно смотрела на статую.
— Потому что это необычная тётя.
— Она плинцесса? Как её зовут? Она умеет говолить? А почему нет ботиночек? — прорвало Люнечку.
Ножки — понятие относительное для полуметровых ступней каменного изваяния.
Поток вопросов прервал служитель Изиэль. Его внезапное появление напугало девочку, и она спряталась за Эммалиэ.
— Кто таков? — спросил храмовник.
— Дед Пеалей. Полного имени не знаем. Родственников нет.
На чело служителя набежала тень разочарования. С родни умершего можно затребовать вспоможение для храма, а за упокойную молитву — заработать дополнительное вознаграждение.
— Имени достаточно. Великая Хикаяси милосердна ко всем, — ответил он важно. — Ступайте и помолитесь за душу усопшего и за легкое упокоение.
Сегодня в храме дышалось легче из-за ветерка, проникавшего через систему вентиляционных труб. По ногам тянуло свежестью, голова не кружилась, и сладковатый запах благовоний не чувствовался. А может, их запасы подошли к концу.
Стоя перед образами святых, Айями смотрела на колеблющееся пламя оплывающей свечки. Дед Пеалей прожил долгую жизнь, вырастил детей, а те родили внуков, но на старости лет не нашлось никого, кто подал бы стакан воды и проводил в последний путь. Хорошо, соседи хватились и то не сразу. Сейчас Айями остро ощутила своё одиночество. Конечно же, у неё есть Люнечка и Эммалиэ — её дружная семейка. Но одиночество засело глубже, забившись гвоздем по самую шляпку.
Родственные связи амидарейцев неглубоки. У деда Айями по линии матери народилось многочисленное потомство, но Айями ничего не знала о судьбе своих тёток и дядьёв, не говоря об их детях. Потому как не принято. Заведено иначе: мой дом — моя крепость. Изолированный мир, и чужим нет места в нём. Весь смысл существования амидарейцев сводится к семье. Дети вырастают и вылетают из гнезда, и со временем семейные связи слабеют. Если бы не война, Айями и её брат встретились бы через несколько лет, став чужими людьми. А может, не встретились бы вовсе.