В дверь постучали, и женщины тревожно переглянулись. Эммалиэ с осторожностью подошла к двери и прислушалась.
Стук повторился и настойчивее.
- Это я, Зоимэль, - раздалось за дверью. - Есть кто живой?
Эммалиэ помогала дочке раскрашивать картинки в комнате, а врачевательница имела приватную беседу с Айями на кухне. Так и сказала:
- Не обессудь, Эмма, у нас важный разговор.
Наверняка Зоимэль разглядела опытным глазом врача бледнеющий синяк на скуле, хотя Айями и прикрывала щеку ладонью и невзначай отворачивалась ущербной половиной лица.
- Айя, что ж ты так? Весь город гудит о страшном бое, столько наших людей погибло. Или пропустила мимо ушей мои наставления и привела хвост, не удостоверившись? - спросила врачевательница с горькой укоризной. Осунувшаяся и посеревшая лицом от скорби, она, тем не менее, не растеряла твердости голоса.
- Я не приводила хвост, - огрызнулась Айями, оскорбившись несправедливым обвинением. Снова вспомнила тот поворотный день, и в висках стрельнуло, ослепляя болью.
- Ты уверена? Хорошо, пусть будет так. Получается, тебя кто-то видел в неурочное время в неурочном месте и настучал врагу.
- Теперь уже все равно, - ответила Айями, глядя в сторону.
- Для тебя, но не для городских. Судачат, будто бы ты донесла даганнам.
- Пусть тренируют языки, коли охота. Я не стукачка.
- Я верю. Тебя вызывали на допрос?
- Нет. Я серьезно заболела. Эммалиэ говорит, я не смогла бы отвечать.
- Эх, надеюсь, наши люди погибли не зря и увели за собой немало даганнов. Не знаешь, сколько супостатов полегло?
Айями покачала отрицательно головой.
- Эммалиэ допрашивали?
- Да, её вызывали в комендатуру.
- Она не выдала меня?
- Как видите, - ответила Айями. Что за вопрос? Если бы Эммалиэ проболталась о связи врачевательницы с партизанами, та не беседовала бы сейчас на кухне, а тряслась в тюремном вагоне на полпути в Даганнию.
- Эммалиэ молодец, не побоялась. Ты рассказала ей об агитке?
- Нет. Да и незачем теперь.
- Ты права, - согласилась Зоимэль. - Эх, сколько славных людей, сколько оружия, сколько усилий – и всё впустую, - заключила она с горестной досадой. – Проклятые даганны не пускали меня к тебе и к раненым. Таинственности напустили сверх меры, запугали причастных. У кого ни спроси, все будто воды в рот набрали. Ты-то как сама?
- Терпимо, - сказала Айями, сложив руки на коленях.
- Не знаешь, выжил кто-нибудь из отряда? В городе брешут, будто обрушились стены, и всех придавило, это правда?
- Я не видела.
- И об Айрамире ничего не знаешь? Жив остался или как?
- Не знаю.
- Ты показала агитку командиру? Что он сказал?
- Не помню. Эммалиэ говорит, меня контузило, - ответила Айями вяло.
- Это даганский докторишка установил диагноз? – спросила Зоимэль пренебрежительно. – Высокомерный выскочка. Туда ему и дорога, пускай на своей земле лечит варваров от вшей и блох. Ну же, Айя, не вешай нос. Наши люди погибли, защищая отчизну до последнего вздоха, и мы будем ими гордиться. И даганны ушли из города, а я до сих пор не осознала, что мы наконец-то свободны. Теперь заживем по-новому, да, милая? – улыбнулась она.
- Наверное, - пожала плечами Айями.
- Как Люня, выговаривает букву "р"?
- Да, речь стала четче.
- Ну и отлично. Пойду я, дел невпроворот. Беспокоюсь об отсутствии стоматологии в городе, у людей рушатся зубы сплошь и рядом.
- Зачем она приходила? Хотела разузнать про выживших? – спросила Эммалиэ, когда врачевательница ушла, любезно распрощавшись.
- Приспрашивалась, не собираемся ли бежать из города.
- Да ну? – изумилась Эммалиэ. – Шутит, видно? На чем и куда бежать, вот вопрос.
Действительно, кто мог, тот уехал. А нам и ехать некуда, и никто нас не ждет.
- Мы можем попробовать. Соберем чемодан и дойдем до станции, там проходят даганские караваны из машин… наверное. Нас увидят и подберут, - предложила Айями, впрочем, поняв, что сморозила глупость. Не для того господин подполковник поступился многим, устроив так, чтобы Айями "умерла" для даганнов. Да и далеко до станции, не дойти пешком с маленьким ребенком. Или по дороге лихие люди ограбят и убьют - недорого возьмут, или, что вероятнее, троицу с чемоданчиком перехватят горожане и в патриотическом угаре швырнут в костер на площади.
Той ночью им не удалось уснуть. Ближе к полуночи этажом выше раздался топот. В бывшем жилище Мариаль ходили, ворочали мебель и ругались мужскими голосами. Люнечка в своей кровати видела радужные детские сны, а женщины, перегородив дверь комодом, прислушивались к каждому шороху в подъезде. Эммалиэ сжимала в руке риволийский стилет, а Айями – кухонный нож. Уж неизвестно, смогла бы она им воспользоваться, защищая себя и свою семью, и хватило бы ей решимости обороняться до последнего вздоха, но пальцы с побелевшими костяшками стискивали деревянную рукоять каждый раз, когда наверху раздавался громкий звук, бьющий по нервам.