Нежданные гости недолго мародерствовали и ушли, топоча по ступеням и таща награбленное. Им теперь и прятаться не нужно под покровом ночи, могут нагрянуть в любой момент. Выломают дверь и ворвутся, и дневной свет им не помеха. Наверное, не успели освоиться после отбытия даганнов и потому хоронятся с непривычки.
Утром Эммалиэ не решилась спуститься в подвал, чтобы включить котел. Комнаты не выстыли, можно и погодить с растопкой. Зато с водой не потерпишь, вернее, с ее отсутствием. Как ни экономили хозяюшки, а все же закончились драгоценные запасы. Тяни не тяни, а пора доставать из кладовки тележку с флягой, снова ставшую востребованной.
Айями надела портупею под пальто и повязала платок, спрятав разукрашенную синяком половину лица. Хотела идти в одиночку на набережную, но Эммалиэ категорически не согласилась: и не докатишь, и не поднимешь на четвертый этаж.
- Пойдем вместе, - объявила она. – С Люней не тронут, усовестятся. Да и не гуляли мы давно на свежем воздухе.
А снаружи бушевала весна. Небо синее-синее, ни облачка, ветер теплый-теплый и ласковый, набойки на ботинках постукивают по мостовой. На глаза попадались горожане – поодиночке и по двое. Одни спешили по делам, другие беседовали меж собой, но, завидев троицу с тележкой, агрессии не выказывали.
Люнечка обрадовалась, она давно не гуляла и пропустила грандиозные изменения на улице. Бегала вокруг взрослых и собирала букетик из молоденьких худосочных травинок.
Все святые, они еще умудрялись играть в привычную жизнь, словно не случилось ничего из ряда вон выходящего, словно даганны передумают, решив вернуться, и на площадь заедет военная техника, и опять начнутся построения под окнами комендатуры, и заработают клуб, и гостиница, и госпиталь. Наверное, как и Зоимэль, не осмыслили глубину случившихся перемен.
Пока не свернули к набережной, и Айями не увидела её – с непокрытой головой, в знакомом сером пальто и в знакомых ботинках, на расстоянии вытянутой руки. У земли, на старом ясене, среди гроздьев прошлогодних крылаток, шелестящих на ветру.
Эммалиэ охнула и прижала девочку к себе, уткнув лицом в подол своего пальто.
- Не смотри, внуча, не смотри. Нельзя, - пробормотала, осеняя себя знамением.
Никуда не уехала Риарили. Не захотела или не успела. Или поверила. Заразилась надеждами, как и Зоимэль. Весною заразилась. Не может же быть всё бесконечно плохо, когда-нибудь обязательно станет лучше, и солнце засияет ярче. И наивная вера её стала удавкой на шее, и при взгляде на страшное лицо с вывалившимся языком перехватило спазмом горло, а сердце загрохотало по незажившим ребрам, вышибая слезу.
Грубая дощечка на груди с нарисованной углем корявой птичкой гласила: "Даганская шлюха". Все святые, Риарили не знала, с какого боку подойти к мужчине, будь то даганн или амидареец, не говоря о чем-то большем! Она не заслужила.
Айями бросилась вперед, не слушая, что кричит вслед Эммалиэ. Нужно обрезать веревку и снять тело.
Привстав на цыпочках, тянулась руками вверх, избегая смотреть на страшное мертвое лицо. Лихорадочно пилила стилетом поперек волокон, но безуспешно, у лезвия оказался неподходящий угол заточки. Только ладони изрезала впустую. И петлю не снять, и веревку не развязать, узел затянут на высокой ветке.
- Готовишь для себя местечко? – раздался до противности знакомый мужской голос.
Сиорем с двумя сотоварищами подошел неслышно, а может, Айями из-за шума в голове не распознала тяжелых шагов.
- Снимите! - Потребовала грозно.
- Зачем? Заслужила девка любоваться лучшими видами, – отозвался тщедушный мужичок с протезом до колена, обведя рукой окрестности. – В городе много деревьев, хватит для каждой потаскушки и доносчицы.
- Поболтается недельку в назидание другим, тогда и снимем, - сказал второй, с лицом, отмеченным рваными шрамами.
- Значит, твоих рук дело? Решил казнить беззащитную женщину? А кто тебе такое право дал? – спросила Айями, обращаясь к соседу. Презрительно спросила, с высокомерием.