Ему понравилась смелость мехрем. "Теперь твой черед. Пора отрабатывать подарки", - сказал взгляд Веча.
Айями не стала отказываться. Погладила его плечо, спустилась к ключице и вырисовала невидимый узор на атлетической груди. Достаточно или нет?
Веч решил, что короткой прелюдии вполне достаточно, и его пальцы оказались там, проверяя. Айями, памятуя об этом непременном ритуале, обхватила узкие бедра ногами и прогнулась призывно.
Но Веч отстранился. Поднес пальцы к носу и, втянув запах, нахмурился. Лицо стало мрачным. Грозовым. И Айями испуганно скукожилась перед чернотой, разлившейся в радужках.
- Шлюху я и в доме встреч найду, - сказал он с убийственным спокойствием. - Убирайся.
На Айями напало странное оцепенение. Лицо горело, щеки пылали, а внутри, под кожей, застыло, заледенело. И кровь, и сердце, и душа. На удивление, и руки не дрожали, пока она одевалась, а господин подполковник, по пояс голый, курил, отвернувшись к окну.
Айями вышла из кабинета, и всё вокруг показалось ненастоящим. Декорацией. И захотелось смеяться. Чтобы не прыснуть перед господином помощником, Айями закусила губу и поспешила в туалет. Уж там-то дала волю смеху, злому и истеричному. А смех уступил место слезам - горьким, обиженным.
Успокоившись и умывшись, она в последний раз глянула на себя в зеркало и отправилась работать. Но, как видно, переоценила свою выдержку. Ноги ослабели, и Айями, добравшись до лестничного пролета, рухнула на подоконник. Приложила ладони к стеклу, покрытому изнутри изморозью, и не почувствовала холода.
- Аама, что произошло? - раздался тревожный голос Имара. Донесся, будто через вату.
Айями заторможенно смотрела, как двигаются его губы.
- Аама! - он схватил за плечи, намереваясь встряхнуть, но опустил руки, словно обжегся, и огляделся по сторонам.
- Всё хорошо, спасибо, - ответила она заученно. И улыбнулась. Как принцесса Динь-дон, не иначе.
- У тебя лицо серое. Что случилось? - не унимался Имар. - Что он сделал?
- Ничего. Всё в порядке.
- Он тебя обидел?... Залился сахшом* по самые зенки, бесов сын! Не соображает, что говорит и делает, - сказал Имар зло. - Аама, вы можете объявить, что недовольны покровителем. И вправе расторгнуть с ним соглашение. Слышите меня?
- Спасибо. У меня всё отлично.
- Посмотри мне в глаза, - потребовал он. - Ведь это неправда, так?
Айями поднялась с подоконника и оправила платье.
- Я всем довольна. Благодарю за участие, - произнесла, избегая смотреть на Имара. - Мне нужно идти.
И направилась вниз по лестнице, переступая ногами как заводная кукла.
Чем не угодила? Разве не приветлива была? Разве не улыбалась? И со временем научилась бы проявлять больше решительности.
Взяв карандаш, Айями склонилась над незаконченным переводом. Ей повезло. Напарницы, обсуждавшие вчерашний киносеанс, не заметили, что она сидит со стеклянным взором, уставившись в одну точку.
Имар не появлялся, и лучшему. Меньше всего Айями хотелось видеть его обеспокоенное лицо.
Выдержать бы до конца рабочего дня.
На Айями накатила слабость - телесная, душевная. Руки-ноги налились свинцом, тело задеревенело.
- Мама! Мама! - теребила Люнечка за рукав. - Ты спишь? А почему глазки открыты?
- Не сплю, милая. Иди ко мне, полежим.
Дочка недолго возилась под боком и вскоре выбралась из-под одеяла. Ничегонеделанье быстро ей надоело. С Динь-дон поинтереснее будет.
- Айя, ты как неживая. Словно из тебя все соки выпили, - сказала Эммалиэ, присев на краешек кровати.
- Устала я. Отдохну, полежу, - вымолвила Айями через силу.
- Неспокойно мне. Болит вот здесь? - соседка приложила руку к её груди.
- Нет. Ничего не болит. Только холодно.
- Говорила я тебе, не впускай его в сердце. Дважды оно не излечится.
Промолчала Айями, признавая, что виновата, вовремя не прислушавшись.
- Он слеплен из другого теста, понимаешь? Ты цветку радуешься, а он смеется над твоей радостью. Он с товарищами бьется, развлекаясь, а тебе развлечение кажется дикостью. Он войну через себя пропустил, в аду побывал. Раны затянулись, но память не ослабнет. И амидарейцам, пришедшим на его землю с оружием, вряд ли даст прощение. В его глазах мы все виноваты - от мала до велика. И ты, и я, и дочь твоя.
Повернулась Айями на другой бок, укрывшись с головой.
Как вышло, что она обманулась? Видно, от отчаяния и из-за подсознательного желания быть любимой.
А ведь поначалу было иначе. И сердце волновалось, и душа напевала. Правда, негромко, но со временем смогла бы спеть песню. Ту, что поднимается к небу нитью звонких нот. Для него, для единственного.