Он работал только наощупь, и, конечно, контуры рисунка были вдавлены в бумагу, а по густым слоям краски его пальцы безошибочно определяли цвета. Однажды он предложил мне угадать картину не глядя, и я попыталась сделать это, долго водя по ней пальцами, но так ничего и не увидела, чувствуя только шершавую, бугристую поверхность. В конце я уже не могла найти исходную точку и беспомощно блуждала по полотну, это напомнило мне мою новую жизнь, в которой я так же заблудилась. Когда Кармин предложил мне научиться, я вежливо отказалась; я боялась обидеть его, но он промолчал, и мы больше никогда не говорили об этом. Он, наверное, подумал, что я осуждаю его бесполезное умение и не осмеливаюсь признаться в том страхе, который внушают мне незримые миры его восприятия.
Тем более я не осмеливалась сказать, что думаю по поводу его картин. В действительности, они были гораздо ближе к реальности, чем можно было ожидать, но помимо этого в них было что-то еще, и однажды, когда уже не могла молчать, я неловко сказала ему, что они похожи на его глаза — странные и прекрасные, потом, стыдясь своей бестактности, замолчала, но он только улыбнулся, и мы продолжили работать дальше, больше никогда не возвращаясь к этому разговору.
Одна из моих задач заключалась сначала в нарезке маленьких ярлычков, на которых он печатал названия цветов, которые я называла, а затем в наклеивании их на соответствующие тюбики. С тех пор я запомнила те слова, которые могли рассказать ему об окружающем мире, и знала, что помимо покупок и домашнего хозяйства я гораздо больше была нужна ему, чтобы рассказывать о том, чего он не видел.
— Мы идем в парк, — сказала я. — Не хотите пойти с нами? Вчера вы говорили, что хотите поработать.
Он улыбнулся и ответил, что охотно пойдет с нами, только подготовит свой мольберт. Пока Кармин одевался в другой комнате, я собрала тюбики с красками, чтобы разложить их по цветам, Мелих помогал мне, стоя на коленях на полу, затем мы сложили коробку с красками в большую тряпочную сумку вместе с кисточками, пачкой бумаги и странной длинной ручкой с вогнутым, заостренным концом, с помощью которой он и вырезал контуры на картине. Жозеф вертелся вокруг нас, виляя хвостом, он знал, что мы идем гулять, на него не наденут поводок и он сможет играть с Мелихом, потому что Кармин будет не один. Я набросила лямку сумки на плечо, и, когда Кармин, вкусно пахнущий одеколоном, вернулся, мы двинулись в путь. Мое сердце неистово колотилось, и я с трудом заставляла себя не ускорять шаг. Я приукрасила себя сегодня утром — подровняла челку, попросив Мелиха подержать мне зеркало, и надела маленькие золотые сережки, которые мне подарил Адем и которые почти никогда не носила. Моя юбка и блузка были слишком яркими и не слишком хорошо сочетались, я заметила это, увидев свое отражение в витрине булочной; я собиралась на встречу к тебе с волнением новобрачной. Мелих и Жозеф бежали впереди, но иногда, запыхавшись, останавливались, чтобы подождать нас. И тогда Мелих поднимал собачьи уши, чтобы они торчали вверх, и кричал: «Смотрите, полицейская собака, смотрите, Кармин», — и Кармин улыбался; я много раз ругала за это сына, но он все время забывал.
Когда мы подошли к ограде, залитый солнцем парк светился и не имел ничего общего с той широкой рекой, которая представлялась мне накануне вечером, рекой, несущей в глубинах темных вод ил и крупную невидимую рыбу. И теперь я уцепилась за руку Кармина, он, конечно, заметил это, но не произнес ни слова. В загоне стояли два оседланных, привязанных пони. Казалось, они спят, смежив веки и опустив головы, но что могло сниться пони? Мы прошлись немного по лужайке, трава была свежей и довольно высокой, из-за недавних дождей и жары она быстро выросла. Я огляделась вокруг, но не увидела никого, кроме женщин, гулявших с маленькими детьми, девочки, лежащей в одиночестве на траве, старушки с птицами, сидящей на скамейке, — скрюченной старушки, похожей на странный бурый утес; в небе пролетел неизвестно откуда взявшийся воздушный шарик. Было очень жарко, и, наверное, мое волнение передалось Кармину, потому что он вдруг остановился, глубоко дыша, а когда я повернулась к нему, то заметила, что он весь в поту.
— Пойдемте подальше, — сказала я. — Там ведь есть деревья? Сегодня хочется посидеть в тени.
Он подумал мгновение, потом добавил: — И возле воды, хотелось бы посидеть возле воды. Здесь где-нибудь есть водоем?
— В глубине парка, — ответила я.
Мой голос охрип и был похож на звук отрывающейся заржавевшей двери, я повторила громче: — В глубине парка, — и мы продолжили путь.
Пересекли длинную поляну, скамейки встречались все реже, гуляющие тоже. Молодые деревца зацвели белыми и розовыми цветами на прошлой неделе, мы шли друг за другом, и наша маленькая процессия была похожа на свадебное шествие. Вскоре нам стали встречаться другие деревья — большие и старые, таинственные патриархи; меня охватил озноб, когда я почувствовала исходящие из леса волны прохлады, смешанные с запахом мха и влажной земли. В траве у подножья деревьев выделялось что-то серое, похожее на памятник, это и был пруд. Я заметила силуэт, склонившийся над водой, маленькую худенькую и оборванную фигурку; в этот момент Жозеф навострил уши, затем бросился к пруду и серому, как камень, силуэту.
— Жозеф! — закричал Мелих.
Он попытался догнать его, но я изо всех сил крикнула: — Нет! — и схватила мальчика, когда он пробегал мимо. Неловко приподняла его и посадила себе на бедро, хоть он и был для этого слишком большим; он попытался сопротивляться, но инстинктивно обхватил меня руками за шею, а ногами за талию. Через несколько шагов и пруд, и силуэт стали видны лучше, кто-то действительно сидел на каменном берегу, опустив ноги в воду. Я боялась, что он упадет, что при нашем появлении скользнет в воду и исчезнет, как странное лесное создание, как робкий дух, а вода бесшумно сомкнется над его головой и скроет навсегда. Мне хотелось схватить его так же, как сына, и посадить на другое бедро, но в то же время я до ужаса боялась его. Собака уже подбежала к нему и радостно прыгала вокруг, крутясь и слегка повизгивая. Когда силуэт повернулся и поймал собаку за морду, приблизив к ней лицо, я уже знала, знала, нисколько не сомневаясь, что это был ты.
— Наденьте свои очки, пожалуйста, — пробормотала я Кармину, — наденьте очки, — сама не знаю, зачем я попросила его об этом, боялась, что он увидит что-то заметное только ему или мне хотелось защитить его прекрасные светлые глаза, но от чего? Мы подошли ближе, Мелих тяжело висел на мне, пытаясь высвободиться, а ты все так же смотрел на собаку, замершую в радостной позе. Потом ты выпрямился, вынул ноги из воды, повернулся, и оказалось, что ты сидишь на берегу к нам лицом. Неожиданно что-то оборвалось у меня внутри, пелена спала, и все вдруг стало бесконечно просто: я увидела тебя — ты был хрупким и белокурым, гораздо моложе на вид, чем я думала, и казался пятнадцатилетним подростком. Твои щеки ввалились, под глазами — темные круги. Несмотря на жару, ты был одет в рваный свитер и тряпочную шапочку, штанины твоих брюк были закатаны до колен, а ноги босы. Пройдя еще несколько шагов, я увидела, что твой свитер и брюки покрыты пятнами, руки вымазаны в земле, а ладони широки, несмотря на узкие запястья.
Действительно ли я узнала тебя? Твои волосы по-прежнему были светлыми, но уже темнее, чем раньше, а лицо покрыто легким светлым пушком. Этот пушок заставил меня задрожать: о мой маленький безбородый брат, как ты хотел вырасти из детства! Ты смотрел, как мы приближаемся, и твои глаза были такими же узкими и светлыми, как у меня и Мелиха, а ресницы такими же темными и длинными, как в детстве. В твоем облике мне виделось обещание или угроза короткой жизни, жизни, которой суждено очень рано прерваться, словно это была печать или след, рука Бога. Эта бледность, эта вена, бьющаяся на виске, этот испуг, читавшийся в твоем взгляде, и это непонимание, это мучительное ожидание. Ты смотрел на нас — я, должно быть, выглядела изнемогающей со слишком взрослым ребенком на руках, рядом с Кармином, послушно искавшим свои очки; у нас, наверное, был вид пары, смущенной твоим грязным и странным видом, потому что ты встал и, казалось, неохотно надел сандалии, лежавшие на берегу. Затем ты направился к нам, Жозеф так и шел за тобой по пятам, и сказал еле слышным голосом: